Валерий Терехин - В огонь

По ходу прочтения жизнеописания вопросы к работе редактора и корректоров (или, точнее, ее отсутствию) множатся. Читателей потчуют устаревшими и просторечными союзами и местоимениями, пригодными для канцелярского отчета губернского столоприсутствия: «…можно подумать о Таис, коли будет на то Божья воля…» (с. 483); «…рубеж познания, для преодоления коего требуются особые условия…» (с. 514); «Сергий был не просто одним из святых, коих немало» (с. 524). Неприятный осадок оставляют тяжеловесные синтагмы, выдающие неуверенность редактора в построении фразы на русском языке: «Однако Ефремову удалось уговорить его заночевать, выспросить, в чём он нуждался, и сделать ему хороший подарок» (с. 277). Не лучше ли: «Но Ефремов уговорил его заночевать, выспросил, в чем он нуждается, и сделал ему хороший подарок»?

Авторам не хватает усидчивости, чувствуется, что шумные форумы в Вырице они любят больше, чем кропотливое и утомительное многочасовое чтение в библиотеках. Этот недостаток с лихвой восполняют «лирические отступления» (а ля-Гоголь): поток сознания, пригодный для приключений в духе Толкиена, и не имеющий никакого отношения (как и навязываемая неискушенным читателям «живая этика») к реальной научной, творческой и жизненной биографии И. Ефремова, см.: «Душу надо спасать! Ради этого явились на свет (кто – пигмеи? – В.Т. ), и Последние Времена уже лижут тёмным пламенем (может, лучше «стремительным домкратом»? – В.Т. ), опаляя души трансперсональной жутью коллективного бессознательного эпохи…» (с. 402).

Мне посчастливилось прочесть роман «Час Быка» осенью 1976 года в возрасте 10 лет: №№ 1–4 журнала «Молодая гвардия» за 1969 год, сохраненные втайне отцом (по квартирам, между прочим, шастали «сотрудники» в штатском, выспрашивали экземпляры, изымали их). Судьба уберегла ангажированных «перестроечных» поклонников Ефремова от репрессий, которые обрушились на первых читателей великого произведения в конце 1970-х – начале 1980-х гг., нередко откладывавших в сторону «Архипелаг ГУЛАГ» ради прочтения «Часа Быка». Об этом не следует забывать именитым соавторам.

Невычитанный, небрежно скомпилированный текст последних глав биографии, теоретическое дилетантство и позорную редакторскую безграмотность нельзя списывать на то, что жизнеописание Ивана Ефремова сдавалось в печать впопыхах. Начётничество, литературоведческая некомпетентность, назойливое стремление переориентировать читательский интерес на оккультизм уводят новых искренних последователей творчества и учения Ивана Антоновича Ефремова в никуда.

В середине XIX века критический реализм утвердился в качестве главенствующего направления в русской литературе. Модель русского реалистического романа постоянно трансформировалась. Его архитектоника обогатилась полифоническим многоголосьем (Ф. М. Достоевский, «Бедные люди»); философские ретардации эпохи классицизма уступили место житейским умозаключениям бывалых протагонистов (И. А. Гончаров, «Обыкновенная история»); склонный к романтическому восприятию действительности герой вязнул в межличностных конфликтах (А. И. Герцен, «Кто виноват?»). Фабула насыщалась вариациями из уже опубликованных произведений, дополнялась аллюзиями, намекавшими на события общественной жизни; сентиментальные путешествия сменились развернутыми в повесть физиологическими очерками в духе «натуральной школы» (В. А. Соллогуб, «Тарантас»); дублировались образы-эпигоны, отсылавшие читателей к литературным антецедентам (двойники Печорина – Нагибин в повести Н. Щедрина (М. Е. Салтыкова) «Противоречия», 1847, Тамарин в одноименном романе М. В. Авдеева, 1852 г.); наконец эволюционировали сами авторы (ср. ранний роман А. Ф. Вельтмана «Странник», 1831/32 г., «герой которого близок Печорину скептическим отношением к действительности» [62]и его более позднюю антиутопию («MMMCDXLVIII год. Рукопись Мартына-Задека»).

Неудачная Крымская кампания породила пореформенную эпоху. Критика, уставшая от «лишних людей», искала «героя нашего времени» в каждом новом произведении. К примеру, героя романа А. Ф. Писемского «Тысяча душ», занявшего пост губернатора в отдаленной губернии и вступившего в борьбу с коррумпированной местной «элитой» в лице родовитого князя, губернского исправника и т. п., рецензент «Русского слова» воспринимает однозначно: «…без сомнения Калинович есть истинный герой нашего времени» [63].

Новый человек должен был нести в себе и новые качества в духе входившего в моду позитивизма, сформулированного О. Контом (учеником социалиста-утописта А. де Сен-Симона). Новый человек должен уметь жить сегодняшним днем, быть склонным к утилитарному восприятию действительности, не забивать себе голову «вечными» ценностями, ведь «всякая религия, как и всякая философия, имеет притязание представить объяснение вселенной. Философия, которая называется положительной , отличается от всех философий и всех религий тем, что она отказалась от этого притязания ума человеческого» [64].

Новый человек любит труд, как средство самореализации, достижения личного благополучия: «Опираясь на свой любимый труд, выгодный для них самих и полезный для других, новые люди устраивают свою жизнь так, что их личные интересы ни в чем не противоречат действительным интересам общества. <���…> Если ваш труд обеспечивает вас и доставляет вам высокие наслаждения, то вам нет надобности обирать других людей…» [65].

Устремившись к своей эгоистической цели, новый человек приобретает и новый характер, позволяющий ему реализовать себя с пользой общества. «Без силы характера, – поучает один из первых русских позитивистов П. Л. Лавров, – все физические и умственные силы человека теряются лишь на то, чтобы подчиняться большую часть своей жизни тысяче разнообразных обстоятельств, ему встречающихся, и не потому, что он не может выбрать себе дорогу, а потому лишь, что не решается идти по ней» [66].

В публицистике продемократического течения замелькали термины «борьба за существование» и «естественный отбор» из негуманитарной концепции Ч. Дарвина, которые подсказывались читателю как неизбежные и необходимые инструменты для упомянутой реализации. Между тем убежденный антидарвинист Н. Я. Данилевский указывал на нестыковку научного и антропологического начал в названных понятиях: «Неустанная, неумолкающая, неумолимая борьба за существование есть только отвлеченная математическая формула, а не выражение действительности, в которой борьба то одним, то другим средством постоянно уме́ряется, и на более или менее продолжительный срок даже совершенно прекращается» [67].