Сергей Носов - Музей обстоятельств (сборник)

Окна его мастерской выходили на школьную спортплощадку, благополучно исчезнувшую в конце перестройки; с тех пор это место (угол Чкаловского проспекта и Пионерской улицы) знаменито гнездом пивных ларьков-павильонов. Сейчас тут сравнительно респектабельно: прошли времена, когда коробки ларьков иного фасона укреплялись решетками против ночных громил, а паленую водку можно было купить не только в бутылке, но и в пластиковом стаканчике с подогнанной крышечкой, бережно упакованную на манер сметаны. Лично я пивал тут, главным образом, пиво – это когда случай сводил меня с детским писателем Николаем Федоровым, жителем соседней улицы. Открыв по банке «Невского», мы, как здесь было принято, устраивались «у Чкалова», то есть рядом с весьма необычным художественным объектом, скрытым стеной ларьков от праздного внимания посторонних. Мы не были посторонними, памятник нас не стеснялся, был с ними прям, откровенен, был таким, каким он и был. Я любил рассматривать его. От Федорова я и узнал, кто его автор.

Представьте себе громоздкую бетонную голову, вознесенную на высокую металлическую, нижним концом врытую в землю трубу. Голова покрашена в коричневый цвет, а труба – белая. Краска на голове потрескалась и шелушится, а на трубе вроде бы держится – сколь бы тщательно ни процарапывали свои автографы любители их оставлять. Две таблички приделаны к трубе; на одной – «В. П. Чкалов», на другой – Звезда Героя и ордена.

Статус монумента отвечает ауре места: этот памятник – нелегал. Незаконный, несанкционированный памятник. Он был воздвигнут на рубеже восьмидесятых-девяностых, в эпоху великой неразберихи, без разрешения властей и каких бы то ни было согласований – исключительно по воле самого скульптора – Ягуба Алибабаевича Имранова, чья мастерская находилась в пятнадцати метрах отсюда (на огороженном пятачке перед окнами на пустырь и сейчас индевеют какие-то гипсовые фигуры, но это уже приватная территория другого ваятеля). Просто Имранов пригнал однажды МАЗ – с подъемным краном, Чкалова зацепили за крюк, торчащий из головы, а дальше дело техники. Охотников помочь с установкой трубы здесь было достаточно – старожилы этот день не забыли. Что касается крюка, он и сейчас торчит из бетонного темени, как напоминание о непростом техническом предприятии.

Останься Имранов жить в Петербурге, он бы, может, позаботился о том, чтобы этот крюк с головы срезали, но – Советский Союз развалился, бардак бардакович восторжествовал на всей территории когда-то великой державы, и отправился скульптор, всю жизнь воспевавший нравственную красоту советских людей, на свою историческую родину – в суверенный Азербайджан, оставив городу Ленина памятник Чкалову. Как завещание.

А может быть, как укор – безумной эпохе.

Если какой из питерских памятников и живет тайной жизнью, так вот в первую очередь – этот. Незаконно, без паспорта. Будучи нелегалом – без регистрации. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, главное из которых – угроза сноса. Власти давно точат зуб на него, хотят ликвидировать, но что-то мешает. Врос! Врос в землю своей монументальной трубой!.. Сдвинь-ка такого…

Удивительный монумент. С точки зрения художественности, тут спорить не о чем. Но есть здесь что-то другое, может быть, более ценное. Интенция жеста. Посыл. – А вот так – и никаких разговоров!.. Воля быть, противостоять, состояться. Стоическим нонконформизмом веет от этой грубой и предельно откровенной работы, при том что в советские времена она б не воспринималась иначе, как сверхконъюнктурная. Сегодня же это зримый протест. Сегодня Чкалов-на-трубе – это вызов гламуру, официозу, и монтажный крюк на темени тут как нельзя к месту. Необходимость прятаться за ларьками и оставаться самим собой придает памятнику дополнительный драматизм, а для всех нас (что бы мы рядом ни пили) это еще и урок сохранять достоинство.

Власти можно понять, особенно после того, как появился другой Чкалов, совсем рядом, у входа в метро – бронзовый, «настоящий», победивший в конкурсе, согласно утвержденному Положению и торжественно открытый в присутствии официальных лиц. В виду того этот сугубо недопустим. Два Чкаловых – это абсурд! Но что делать, если к изящному творению скульптора Чаркина выходящие из метро так же относятся, как к предвыборной листовке, – то есть никак, есть он или нет его, а бетонного с крюком, торчащим из головы, почитают «своим» и по-своему любят.

Когда я заметил грузчику, обслуживающему пивные ларьки, что «скоро, наверное, уберут», он ответил: «Пусть только попробуют! Тут такое начнется…» И рассказал мне, как бабульки уже однажды отстояли Чкалова, когда «за ним приходили».

Курсанты Академии им. Можайского (кто ж как не они?) надели летные очки на бетонного Чкалова. Голова большая, очки едва прикрыли переносицу – чтобы удержать на носу, пришлось воспользоваться проволокой. Представляю, один встает на плечи другому – иначе не достать. Это тоже, своего рода, признание. Не глум. «Уважуха» того же порядка, что и фуражка на голове «екатерининского» Суворова от благодарных суворовцев в белую выпускную ночь или тельняшка на бронзовом Крузенштерне от курсантов Фрунзенки.

А вот чтобы такого внимания был удостоен тот, официально-правильный, бронзовый, у метро, – можно ли это представить?

Чкалов-на-трубе – поистине гений места. Пьющих и бездомных тянет к нему. Ничейная собака подойдет и уляжется рядом. Вечерами у трубы-постамента разыгрываются невероятные представления. Мало того, он еще и страж. Если бы не он, кто знает, какого рода уплотнительная застройка коснулась бы этого уголка?

Покажется невероятным, но первый же прохожий (гулял по Пионерской с собачкой), у которого я спросил, знает ли он что-нибудь о происхождении памятника, рассказал, что был сам моделью у скульптора. «Играем пацанами на площадке, он выйдет к нам: слушай, друг, помоги мне, попозируй немного, – ну, я постою в мастерской, он с меня пионера слепит (все пионеров лепил), потом конфет даст…»

Академия им. Можайского, это рядом. Старейший сотрудник Академии полковник в отставке Тимон Николаевич Федоров (отец писателя) называет по памяти имена заслуженных деятелей науки и техники, чьи бюсты он видел сам. Скульптора здесь почитали, как друга, он даже был оформлен кем-то вроде электрика. Во дворе Академии стоит его «Родина-мать».

А перед отъездом в Азербайджан он изготовил скульптуру Гейдара Алиева и послал ее самому. Наверное, получилось, потому что, говорят, многим показывал.

В Интернете (на русском, конечно) я о нем не нашел ничего, кроме упоминания о его гибели. Нелепая смерть. Настолько нелепая, что сумела – в силу трагичной курьезности – попасть в раздел происшествий.