Саша Филипенко - Красный Крест. Роман

– Это случилось довольно неожиданно… Стремительно и вместе с тем торжественно. Чекисты пришли за мной вместе с Победой. Мы радовались тому, что папа вот-вот вернется домой, но вдруг оказалось, что победа эта не наша. Впереди нас ждала новая, личная, но от того не менее разрушительная война.

Меня арестовали в июле 45-го. Советские граждане переживали невероятный подъем, и чекисты пришли в мой дом под аккомпанемент победных маршей.

Приехали в полночь. Татьяна Алексеевна только уложила Аську. На пороге стояли трое. Те самые, выросшие, большеротые птенцы. Один остался перетаптываться против нее, парочка принялась потрошить квартиру.

«Собирайтесь!» – ковыряясь спичкой в зубах, спокойно сказал мужчина.

«Когда мы вернемся? Я попрошу соседку посидеть с дочкой».

«Девочка поедет вместе с вами, поднимайте ее!»

«Может, это и хорошо», – подумала Татьяна Алексеевна. Возвратившись к Асе, она принялась будить дочь. Поглаживая девочку по щеке, она заметила, что один из чекистов собирает ее рисунки.

«Что можно взять с собой?»

«Что-нибудь теплое. И для ребенка тоже».

«Может быть, это и хорошо?» Во всяком случае, они позволили мне остаться с Асей. Советские люди. Двое злых, но один хороший. Все никак не мог выковырять что-то, что застряло в его зубах.

«А это можно взять?»

«Да, возьмите и это…»

– Вам позволяют собрать вещи, и, трясясь от страха, вы думаете, что эти люди гуманны. Даже арестовывая вас, они разрешают взять теплый свитер. Добрые люди! Заблуждение… Голая правда заключалась в том, что великое государство было не способно обеспечить одеждой всех арестованных.

«Надо же, – думала я, – вот это машина!» Спустя столько лет они все же добрались до меня. Какие молодцы! Так тщательно работать с документами. Упорству этих людей можно было только позавидовать. Вы только подумайте, 1945 год!

Татьяна Алексеевна собралась довольно быстро. Еще с полчаса, с Асей на руках, она наблюдала, как двое взрослых мужчин распарывают одеяла и вытряхивают перья из подушек. Все это могло бы выглядеть очень смешно, если бы не было так страшно. Около двух часов ночи машина наконец покинула двор.

Рассматривая темные дома, Татьяна думала, что их везут в тюрьму. Ася спала у нее на руках, и Татьяна Алексеевна полагала, что после короткого допроса их отпустят спать. К счастью, они позволили ей остаться с ребенком – ко всему прочему, казалось, она была готова.

Не успев проехать и трех кварталов, машина вдруг остановилась. Работали слаженно: человек, что всю дорогу молча сидел на переднем сиденье, резко выскочил и открыл заднюю дверь. Тот, что сидел рядом с арестованной, вырвал ребенка и побежал в сторону набитого напуганными детьми автобуса. Татьяна закричала, попыталась выбраться из машины, но получила удар в затылок.

«Как вам не стыдно? Что вы себе позволяете? Оставайтесь советским гражданином – не травмируйте детей!»

– Я попыталась вырваться, но теперь уже тот, что открывал дверь, забрался в салон и принялся душить меня. Я чувствовала, как расширяются зрачки. Ася закричала: «Мамочка!», и я попыталась выкрикнуть ее имя, но чекист закрыл мне рот.

«Хватит визжать! Успокойтесь! С ней ничего не будет! Государство о ней позаботится! Мы с вами сейчас поговорим, вы нам все расскажете и отправитесь домой. И вытрите кровь – не пачкайте автомобиль!»

Нам даже не позволили проститься.

Татьяна Алексеевна попробовала успокоиться. Ей показалось, что, если она будет вести себя сдержанно, эти люди пожалеют ее. Позже она узнала, что такое поведение арестованных чекисты называли «синдромом зайца». Никогда не следует обманываться относительно волков.

Спустя полчаса ее привезли на Лубянку и бросили в камеру.

– Я помню, что меня сильно трясло. От страха. За Асю. Куда ее везут? В какой детский дом? Сколько они продержат меня? Справится ли дочь без меня два-три дня? Взяли ли они ее вещи? Нет, ведь, кажется, вещи были у меня… Может быть, они отвезут ей их позже?

Как бы не так! Два-три дня! Смешно! Они вызвали меня на допрос лишь спустя неделю. Все не могли с кем-то кончить. Следователю было не до меня. Дела… да уж, большие дела!

Совершенно обессиленную, со связанными руками, ее усадили на стул. Подняв голову, она вдруг засмеялась. После недели в камере одним видом своим следователь натурально рассмешил ее.

– Человек по фамилии Кавокин. Я запомнила его на всю жизнь. Даже Альцгеймер не выбьет из моей памяти это существо.

Маленький, плюгавый, лысеющий мужичок лет сорока. Исключительно безликий, не человек даже, но моль. Он говорил коротко, отрывисто и немного гнусавил.

– Думаю, не раз, возвращаясь с работы, человек этот подвергался насмешкам дворовых мальчишек. Кавокин натурально нуждался в должности следователя. Лишь возможность пытать других людей могла примирить это ничтожество с самим собой. Позже, в лагере, я пойму, что вся эта система, вся эта огромная машина строилась на закомплексованных людишках вроде него. Сами по себе эти существа ничего не представляли из себя, но становились значимыми в государстве себе подобных.

Началось с анкеты. Кавокин спрашивал о родителях, загранице и всяком таком прошлом. Затем он объяснил, что арестовали ее не просто так, что просто так они никого не берут. После часа нелепых вопросов следователь вдруг вытащил стопку ее рисунков и открыл настоящий, многочасовой допрос.

«Это вы нарисовали?»

«Да».

«Зачем?»

«В каком смысле?»

«Для каких целей вы с такой точностью зарисовывали улицы Москвы?»

«Это обыкновенные рисунки. Я люблю рисовать».

«И это?»

Что тут ответить? Я сижу со связанными руками. Передо мной стол, стул и лампа. Следователь размахивает рисунком НКИДа, и я думаю: «Господи, какой же нужно было быть дурой, чтоб зарисовывать здание государственного учреждения!»

Кавокин задает, по сути, одни и те же вопросы.

«Для чего вы рисовали это? А это? А вот это? А Кремль?»

Я старалась не раздражать его, пыталась отвечать спокойно, но получалось плохо. Во-первых, он все еще смешил меня, во-вторых, какое ему было дело до моих ответов?

Спустя, наверное, часа два он перешел к следующему вопросу:

«Вы отправляли рисунки мужу?»

«Куда?»

«Вы получали письма от мужа?»

«В самом начале войны, да».

«В самом начале это какой год?»

«Это 41-й, если вас подводит память!»

«Не вздумайте грубить мне! А после? После вы получали письма?»

«После нет. Только в самом начале войны, всего два».

«Вы знали, что ваш муж перешел на сторону врага?»

«Нет».

«Так вот знайте!»

«Алексей не мог перейти на сторону врага. Более того, я уверена, что Алексей никогда бы так не поступил. Мой муж всегда был настоящим коммунистом».