Елизавета Дворецкая - След черного волка

– Отец мой нашел себе жену другую! – громко сказал он, чтобы слышали все. – А ты поищи себе другого мужа!

Семислава поклонилась и молча вышла. На погребении она не была.

Теперь бывшие супруги – мертвый муж и живая жена – были свободны друг от друга и имели право вступить в новый брак: он в Нави, она в Яви. Семислава даже улыбнулась тайком, представив, как обрадуется Доброслава, покойная его первая жена, когда вновь его увидит: ведь там Святомер вновь будет в расцвете сил, раны и немочи исчезнут, не пройдя сквозь пламя крады. И когда он там справит новую свадьбу, зачатые им с мертвой супругой дети родятся живыми – здесь, в белом свете, в семьях его потомков…

На краде рядом со Святомером лежала молодая рабыня, удушенная Чернавой и ее помощницей, старухой Полазкой. В последующие дни Семислава никуда не выходила, привыкая к своему новому положению и думая, как быть дальше. Смерть мужа оказалась для нее неожиданностью. Рана его была тяжела, но ведь уже закрылась, и все шло к выздоровлению. Почему ему вдруг стало хуже? Подозревали порчу, а то и прямой вред. Мало ли, взяла лечившая его Чернава не ту травку… Никто не смел говорить, что она сделала это нарочно, – уж слишком засиделся деверь на столе ее мужа и сына. Но думать кто же запретит?

В дверь постучали. Вздрогнув, Семислава, сидевшая на лавке спиной к оконцу, вздрогнула, взяла платок и накинула на повой, потом сделала челядинке знак отворить. Уже были сумерки, но челядь не решалась ни зажечь лучину, ни спросить княгиню, отчего она не ложится. Дух покойного был еще где‑то здесь, и челядь двигалась на цыпочках, оглядываясь, будто боялась на него наткнуться.

А вдруг это он? Покойный муж так ясно стоял у нее перед глазами, что молодая вдова не удивилась бы, увидев его за порогом. В том самом кафтане, в котором его положили на краду, пояс расстегнут, оборы волочатся по земле… Подавив неуместную улыбку, она посмотрела на дверь.

Вошел Доброслав – даже почти без света ей не составляло труда узнать эту высокую, худощавую, чуть сутулую фигуру. С отрочества, когда вдруг слишком быстро вытянулся, Доброслав привык везде склоняться в низких дверях и никогда уже по‑настоящему не распрямлялся.

На нем тоже была горевая сряда – белая сорочка швами наружу, черно‑белый пояс с вытканным узором «деды». Войдя, он снял шапку, поклонился и застыл у порога.

– Будь жив, – приветливо кивнула Семислава и встала, указывая на лавку.

– Потревожил тебя?

– Да. Я уж думала, это он зашел – посмотреть, как поживаю…

Доброслав беспокойно оглянулся, будто и правда ждал увидеть в темном углу отца и боялся быть застигнутым врасплох.

– Он не придет! – Опомнившись, Доброслав покачал головой. – Мы его по чести проводили и путь назад в белый свет затворили. А ты что же – тоскуешь?

– Нет, – твердо ответила Семислава. Она знала свой долг. – Нельзя уже тосковать, а не то тоска моя мертвому камнем на грудь ляжет. Нельзя плакать – иначе он весь в моих слезах ходить будет. А я обычай знаю. Был у меня муж – да и не стало. Не стало – да и не надо, знать, Рожаницы так напряли.

– Да уж, волю вещих вил как не уважить! – Доброслав обрадовался, что она сама заговорила об этом, и похлопал себя шапкой по колену. – Это ты правильно мыслишь!

Семислава невольно бросила на него насмешливый взгляд. Не ему было хвалить ее за ум. Доброслав сперва смутился, но потом вспомнил, что теперь все иначе. Она ему уже не мачеха, с которой он должен был дружить ради отца. Теперь она – бездетная вдова, и если не полностью в его власти, то, во всяком случае, сама нуждается в его дружбе.

– Ты всегда была умна, – продолжал он. – За это отец и любил тебя так.

– Ну, не только за это! – не удержалась от улыбки Семислава, красивая женщина, знавшая себе цену.

– Само собой, не только. – Доброслав бросил на нее восхищенный взгляд, чего никогда раньше себе не позволял.

Семислава опустила глаза – не смущенно, а скорее досадливо.

– Чего вокруг да около ходить! – Доброслав с размаху хлопнул шапкой по колену. Перед ней он всегда смущался, но с этим пора было покончить. – Ты понимаешь, о чем я с тобой говорить хочу? Ты еще молода, и замуж тебе идти нужно. Иди за меня. И будешь снова княгиней вятичей, как прежде. Но только муж у тебя будет молодой да удалый. И дети, судьбой обещанные, народятся. Это уж я тебе обещаю.

Его жена после свадьбы рожала каждый год, так что не было причин сомневаться в этих словах. Постоянные беременности и роды так замучили Бориладу, что однажды они с Семиславой встали по разным сторонам плетня и Боряша через него подала сестре изо рта в рот кусочек хлеба: таким образом бесплодная должна была начать рожать, а многодетная – перестать. Боряше отчасти помогло: с тех пор она за три года родила только одну девочку. Но Семислава как была «пустой вербой», так и осталась.

Речам пасынка она не удивилась. Простая вдова берет в дом мужа, а вдовая княгиня – нового князя. Его должно признать вече, но княгиня имеет право спросить у народа, люб ли ему ее новый муж. И если вече ответит «да», это даст избраннику полные права на власть, кто бы он ни был родом. А уж если он из рода покойного князя, то бороться с ним будет можно лишь вооруженной силой. На кровопролитие внутри рода не пойдет никто – чуры проклянут. Честолюбие и упрямство пасынка были ей прекрасно известны. Если бы Ярко довелось погибнуть молодым, между Доброславом и княжьим столом не осталось бы никого. Потому Семислава не удивилась ни спору на Столпище, о чем ей сразу же рассказали, ни сегодняшним его словам.

А что она нравится ему, она знала еще до своей свадьбы. Ведь для него, Доброслава, своего первенца – тогда уже высокого, худого шестнадцатилетнего отрока с ярким румянцем на щеках, тронутых первым пушком, – Святомер ехал сватать дочь князя поборичей, Будогостя. И только увидев ее, стал просить за себя. За Добряту взяли ее младшую сестру, и ему пришлось еще год ждать невесту, пока подрастет.

И за семь лет страсть Доброслава не остыла.

– Да неужели тебе Боряша нехороша? – ответила Семислава. – Она и моложе меня, и вон как многочадна…

– И ты – сестра моей жены! – Доброслав кивнул и улыбнулся, будто приводил самый главный довод.

И это тоже была правда: по старинному родовому праву, где взята одна невеста, там можно брать и другую, а стало быть, сестра жены – почти то же, что жена.

Судьба в четыре руки подталкивала Семиславу в объятия Доброслава, но она медлила. Он молча ждал, лишь ноздри его тонкого носа с горбинкой трепетали от волнения. Доброслав был хорош собой, хотя совсем не походил на Святомера или Ярко, которые оба были невысоки, коренасты и круглолицы. Он удался в материнскую родню: и ростом, и сложением, и продолговатым лицом с правильными чертами. Портил его только тонкогубый рот и скошенные клыки, будто другие зубы их невзлюбили и норовили вытолкнуть из ряда вон. Но улыбался он редко, и это не бросалось в глаза.