Никита Горшкалев - Малахитовый лес

– Ну, что ты сразу начинаешь, Агнушка! Ничего я не рыл. Я его из реки достал!

– А ты-то, – пристыдила она Алатара, – тоже мне, бенгардийский тигр! Зачем позволил ему забрать эту палку? Валялась бы себе там, где валялась.

– Я не могу ему запретить, – как всегда сдержанно, ответил Алатар. – И к тому же это копьё может быть такой же диковинкой, как искренник.

– И что в нём такого диковинного? – Агния строго взглянула на тигра.

– Мы… ещё не выяснили, – прочистил он горло кашлем. – Но скоро узнаем.

Агния перевела взгляд на украшающий теперь могучую грудь Алатара искренник.

– Репрев отдал тебе искренник? – поразилась она. – Как ты его уговорил? Что у вас там произошло, у ручья?

Единственным, кто разделил радость Репрева, был Умбра. Он с трусливой недозволенностью жадно щупал блестящими глазёнками лежащее в глубокой траве копьё, и когда все занялись сбором ивовых прутьев, Умбриэль незаметно для всех подобрался к нему. Надувая щёки, тужась и пыхтя, фамильяр силился хотя бы приподнять копьё с земли; он всё же поднял почти вдвоё превышающее его рост обсидиановое копьё и залюбовался, ломая кверху глазёнки, как на ромбовидный наконечник из чистого серебра небогатое вечернее солнце, запрятавшись за пепельно-голубыми облаками, пускает свою ржаную слезу, и как она при малейшем волнении острия перекатывается на нём то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. В неокрепших драконьих ладошках грозное оружие, тупой конец которого заглотила сырая после вчерашнего дождя почва, завихляло – уверенной хваткой Агния перехватила ратовище.

– Что, жить надоело? – строго, деря глотку, чтобы слышали все, отчитывала она Умбру. – Совсем бдительность потерял, да? Оно на тебе не просто царапину оставит – оно тебя пополам разрубит, а мне, знаешь, двоих тебя не надо, мне с тобой одним хлопот хватает!

– А тебе идёт, Агния, – к ней подошёл Астра, отодвигая испуганно-виноватого Умбру за спину, подальше от родительского гнева; зажав в своих ладонях ратовище очень близко к её ладоням, воздушно касаясь их, Астра застенчиво опустил глаза. – Вы дополняете друг друга – ты и это копьё: хрупкость и сила.

– И кто есть кто? Только не говори, что видишь во мне хрупкое и беззащитное создание, хрустальную вазу. Так кто я – сила, или сила в копье? – спросила она так, будто от ответа зависела ни больше ни меньше чья-то судьба. Агния, впрочем, отчего-то была уверена, что Астра даст неверный ответ. И она не прогадала.

– Мне кажется, что ты сильная снаружи, но внутри – хрупкая.

– И почему ты так думаешь, Астра? – спросила Агния, спустив ладони ниже и крепче, до скрипа, обжав пальцы вокруг ратовища, подальше от его ладоней.

Астра опустился к ней по холодному голышу обсидиана, оставляя на нём тёплые, как от дыхания, юрко испаряющиеся следы отпечатков, но на сей раз юный кинокефал коснулся её огненно-рыжей шёрстки. И в груди у него приятно защекотал огонь, проваливаясь куда-то вниз, к желудку.

– Некоторые кинокефалы выстраивают вокруг своей души непробиваемую стену, создавая лишь видимость силы, иногда для того, чтобы эта сила отпугивала других кинокефалов, чтобы они не подобрались близко к искалеченной, затёртой до дыр душе. Сердце, заточённое в высокой башне… – Астра с пристрастием подбирал слова, чтобы как можно понятнее выразить свои мысли. – Сердце – оно ведь как хлеб: черствеет, если о нём забудешь, а в молоке размокает. А за каменной стеной высокой башни сердце, безусловно оставленное надолго в одиночестве, черствеет… Я не пытаюсь сказать, что у тебя грубое сердце. Но мне кажется, что тебя кто-то когда-то очень сильно обидел, и ты разочаровалась в кинокефалах, сразу во всех. Но в твоей жизни обязан появиться тот, кто снова вернёт в неё очарование.

Астра, всё это время рассматривая, как тупой конец копья буравил податливую землю, взглянул в изумрудные глаза Агнии, в круговороте которых мешалась точившая его глубоководная чернота зрачка. Кинокефалка свела свои пышные крылатые брови и сплела на лбу верёвочки морщин, но Астра отчего-то умилялся этой безобидной сердитостью, и это умиляющееся, подёрнутое бессмыслием молодой влюблённости лицо юного кинокефала выводило из себя Агнию.

– Как ты можешь так рассуждать, если ты совсем не знаешь меня? – то мялся, то срывался на высокие ноты её голос. – И кто этот кинокефал, которому ты пророчишь вернуть моей жизни очарование? Ты, что ли? – вдруг её глаза исковеркал какой-то слом, пылающая страсть потухла в них, они заполнились слепящей дымкой ужаса: не стоило произносить этих слов при Репреве – он вспыхивает в тот же миг, что и она. – И с чего ты взял, что из моей жизни пропало какое-то там очарование?

– Потому что я упёрся в эту стену – она осязаема для меня, и я бьюсь об неё лбом и никак не подберусь к твоей душе.

– Так, может, и не суждено тебе подобраться? – хриплым тихим голосом проговорила она, потянув на себя копьё; косым взглядом она видела, как посмурнел Репрев. И одно лишь копьё сейчас разделяло двух кинокефалов. И Астра уступчиво разжал пальцы. – Может, так тому и быть, так надо.

– Нет, так быть не должно. Никогда и ни с кем, – с одурманивающей самоуверенностью заявил Астра, сам от себя не ожидая такой напористости.

– Почему ты об этом вдруг заговорил? – интимно смягчая голос, с придыханием спросила Агния.

– А вот этого я сам до конца не понимаю. Наверное, во мне родилось желание залезть к вам в души, вот так, без спросу…

Астра схватился за голову одной рукой от стеснения, в которое он сам ввёл их с Агнией разговор, и от того, как свободно сейчас парила его мысль; он мечтательно взглянул на солнце, тлеющее головешкой во взбитой серой золе облаков.

– В наши души или в мою? – спросила Агния и снова пожалела, что спросила. – Не советовала бы я тебе, Астра, лезть ко мне в душу – там не убрано.

– Ну всё, хватит! – вскричал Репрев. – Возвращайте мне копьё!

Ближе к вечеру искатели развели уютно трескучий костёр, нанизали на копьё пойманных рыбин и приготовили вкусный и сытный ужин.

Как ни крутил копьё Алатар, как ни вертел в лапах, ничего диковинного он в нём не нашёл: копьё бросали, им кромсали трухлявый пень, кололи камни, закапывали в землю, даже топили в ручье, но копьё оставалось копьём.

Репрев спал со своим сокровищем в обнимку, и Агния всю ночь беспокоилась о Репреве – как бы не напоролся он на остриё.

А утром она сплела ножны из ивовых прутьев – до того искусная получилась работа, что Алатар расхвалил Агнию и от всей своей широкой души назвал мастерицей. Агния с деланной жеманностью приняла похвалу.

Но недолго проносил Репрев ивовые ножны – три дня и три ночи: случилось же Алатару завести тот злосчастный разговор.

– Что ты намереваешься делать с копьём по возвращению в город? – спросил он у Репрева, который с важным видом нёс оружие, а тонкие, острые ивовые прутья под тяжестью обсидианового ратовища натирали ему спину, но Репрев терпел, терпел и продолжал нести. – Так и продолжишь расхаживать по городу с копьём наперевес, распугивая горожан, пока тебя не бросят в А-строг за жестокое убийство современной оружейной моды? – пошутил Алатар.