Дарья Чернышова - Первенцы

Он, не понимая, о чем речь, выглянул из-за калитки. Улица просматривалась до конца: никого не было. Гашек собирался переспросить, что именно она имеет в виду, но вовремя взглянул налево, туда, откуда они приехали. Из-за угла показались две высоких фигуры. Даже с такого расстояния он мог поклясться, что у них на головах были плоские шапки. Дорогу им перебежала брюхатая кошка. Гашек схватил Итку за руку:

– Сейчас же в седло и за мной, к северным воротам.

Один из торговцев – если они в самом деле были торговцами – крикнул им что-то на своем змеином языке. Уже сидя верхом и подгоняя Красавицу, Гашек обернулся и удостоверился, что побег из города – самое верное решение: у второго мужчины, который явно не намеревался вести диалог, в руках блеснул металл. Спрятаться в Бронте не получилось бы – людей с оружием, особенно из Хаггеды, здесь уважали больше закона. Оставалось Бронт покинуть. И северные ворота, которые с окончания войны охранялись спустя рукава, были их единственной возможностью. Гашек мысленно попросил Вечерницу взять такой галоп, чтобы Итка не отстала, не потерялась в путанице незнакомых улиц. Красавица будто обрела крылья – в ней он не сомневался. Нужно было продержаться совсем немного: повернуть направо, не потеряв скорость, проскочить главную торговую площадь, чтобы им не успели перерезать путь, и прямо по Старорецкой выехать к воротам.

Он не был уверен, что ему не кажется, но слышал где-то позади стук копыт и тихий, протяжный свист. Это была не Итка – она скакала рядом, корпус к корпусу, даже не подстегивая Вечерницу. Лошадь будто сама знала, куда им нужно. На Старорецкой Гашек понял, что свист ему не почудился: оглянувшись, он увидел преследующего их всадника. От того, как блеснула сбруя его коня в темноте, стало не по себе. До ворот оставалось всего-ничего; в свете пары факелов он издалека заметил, что они не закрыты на засов. Свида как-то сказал, мол, господские ублюдки везучие от рождения. Гашек никогда не чувствовал себя везучим господским ублюдком, но в эту минуту искренне верил, что управляющий был прав.

Выползший из сторожки сонный часовой смог только беспомощно созерцать, как Гашек, уже открыв ворота, пропускает Итку вперед и на ходу запрыгивает в седло. Преследователь нагнал его, но ему не удалось перехватить поводья Красавицы: кобыла рванулась с такой силой, что Гашек едва не упал, и незнакомец почему-то прекратил погоню. Гашек почти не успел разглядеть всадника, но был уверен, что это не один из тех торговцев. Преследователь ничего не кричал им вслед – только продолжал насвистывать грустную мелодию.

Они скакали на север по широкому торговому тракту, пока лошади не захрапели. За ними никто не гнался, но они бежали – много дней, с самой Кирты, от всего, что с ними уже случилось и могло случиться. Гашек чувствовал, как вымокла от дождя и пота его рубашка. Они остановились на обочине дороги. Костер развести было не из чего, ночевали как после побега из дома – под брюхом Красавицы, пережившей все это вместе с ними. Сон не шел. Итка, укутавшись в плащ и шмыгнув носом, сказала:

– Вот бы с Драгашем все было хорошо.

Гашек смог ответить только коротким «угу» – его мысли были заняты не Погорельцем Гроцкой. Итка это понимала и ждала, когда он заговорит сам. В траве жили своей жизнью ночные букашки; земля мирно дремала, похоронив сегодняшний день вместе с закатным солнцем. Все, что случилось вечером, она примет в себя с рассветом, и так будет до конца времен: когда Гашек об этом задумывался, становилось немного легче.

– Я вспомнил про конюха, – наконец сказал он, – потому что услышал имя его брата в разговоре тех торговцев из корчмы. Больно уж оно не хаггедское, выделялось из их наречия. Может, и не про него говорили, но кто их знает, почему они за нами пошли. После Кирты…

– Почему ты решил, что его отправили гонцом? – прервала Итка, зная, что он имеет в виду – после Кирты с носителями хаггедского говора были связаны вполне конкретные опасения.

– Он походил на того, кто мог с этим справиться. Молчаливый, крепкий и очень хорошо ладил с лошадьми. Да и не только с ними. У господина тогда еще были злющие охотничьи собаки, так они при этом мужике опустили уши и на брюхо легли, разве что ноги ему не лизали. Меня они вечно облаивали, даже Свиду терпеть не могли, хотя он их кормил. А этот… Он ночевал через стену от нас с матерью, не побоялся. Наутро уехал на нашей Заветной, и больше я ее не видел. Может, если господин Гельмут искал ту вещь, которую ему нарисовал Драгаш, он послал кому-то рисунок… И ему было важно, кто именно его доставит.

Итка помолчала, задумавшись. Мерное дыхание Красавицы убаюкивало; в голову лез ласковый колыбельный напев вдовы. Гашек перестал обращать внимание на стрекот насекомых.

– Как его звали? – вдруг спросила Итка, подоткнув под ноги плащ.

– Матеем, – ответил Гашек. – Его звали Матей из Тарды. И провалиться мне под землю, если он не был колдуном.

Где-то на середине долгого пути из Бронта Итка научилась спать в седле.

Гашек только улыбнулся и сказал, что этого следовало ожидать. Она серьезно задумалась о том, сколько еще дней и ночей придется провести в дороге, прежде чем они найдут ответы на свои вопросы. Ей часто снилась Кирта и усадьба в Ольхе, старое колдовское дерево и курган матери, мертвый Сташ и утопленник-Войцех, бесшумно шевелящий губами. Были бы это лишь сны! Но вот Итка задела синяк на левой руке, и слабая, ноющая боль напомнила, что все происходит взаправду. Вечерница споткнулась о какую-то корягу, и мысли снова перемешались.

Драгаш из Гроцки ничего не прояснил своей историей – скорее, запутал, подмешал новые карты в колоду. Понятно было одно: все началось с Гельмута Ройды, и из-за того, что он сделал, они теперь стали беглецами. Бабушка Берта говорила, что весь род владельцев Кирты – выскочки, чьи предки разбогатели на военных трофеях, а наиболее самолюбивым из них был именно Гельмут. Бессмысленно было ненавидеть мертвеца, но Итке хотелось кого-нибудь винить – дядька, которого она никогда не знала, вполне для этого подходил.

Лето заканчивалось, земля готовилась к первым холодам. По ночам Итка теперь все время укрывалась плащом – в одной льняной рубахе и тоненькой жилетке было неуютно даже у костра. Когда торговый тракт свернул на восток, в сторону границы, они снова поехали вдоль леса; стало попроще с едой. Итка сама добывала зайцев и мелких птиц, оставляя Гашека присматривать за лошадьми и обдирать ближайшие кусты: ей страшно не нравилось собирать ягоды, когда можно было стрелять из лука. Спустя несколько потерянных в зарослях стрел и отделавшихся испугом животных она наконец научилась целиться так, чтобы попадать.