Анастасия Чинякова - Ангельская справедливость

– Ты все сделала правильно, – тихо сказал Лучезар, поднимаясь с колен.

Я не стала с ним спорить. Мне было все равно, правильный или неправильный я совершила поступок. Все равно. Ведь жизнь уже отнята.

Слезы перестали литься из глаз. Щеки высохли. За мной вернулась Диляра.

– Пойдем, Лика, вставай, – ласково обратилась она ко мне, пытаясь поднять меня на ноги.

Я грубо сбросила ее руки.

– Я никуда не пойду.

– Тебе надо отдохнуть, – настойчиво повторила Диляра все тем же мягким успокаивающим голоском.

– Я в порядке.

В черном от копоти, обгоревшем зале сновали оперативники. Тело Никиты уже унесли. О его присутствии напоминали только кровавые разводы на стенах и полу и черная тряпка – так не вовремя снятая Никитой слегка обуглившаяся перчатка. Решительно повернувшись к Диляре, я сказала:

– Мы еще не закончили здесь. Займешься мной позже.

– Ладно… – пробормотала она, растерянно глядя на меня.

Мной овладела странная холодная решимость. Где бы ни был этот проклятый нав, я достану его.

Обходя тела убитых навок, я спустилась в зал. Там ребята осматривали стены в поисках двери. Никита сообщил им о ней, но только я одна видела ее точное расположение. Сейчас стены были черными и ровными, огонь сожрал всю деревянную обшивку, полностью замаскировав дверной проем. Уверенно направившись к выгоревшему провалу, где недавно был щиток, я стянула перчатки и принялась ощупывать стену справа от нее, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег.

Оп! Ногти провалились в едва заметную щель.

Не щадя пальцев, я стирала копоть по периметру двери, пока наконец полностью не обрисовался ее контур. К этому времени остальные присутствующие молча собрались вокруг.

– Приготовились, – мрачно скомандовала Тая. – Давай!

Коллективный телекинез всегда очень мощный, он может сломать практически любую преграду. Тут даже ломать не приходилось: нужно было только оторвать держащийся на магните кусок металла. Дверь поддалась через минуту и, увлекаемая несколькими парами магических рук, слетела с петель, с оглушающим грохотом влетев в бетонную стену.

Я ворвалась в помещение первой.

Это была маленькая комнатушка без окон. Здесь был туалет и душ, старые и грязные, отгороженные тонкой брезентовой перегородкой. На полу валялись пустые пластиковые канистры. У противоположной от входа стены стояла кровать и тумбочка. На грязном, покрытом разводами одеяле свернулся в клубок небольшой высохший старик. Его свалявшиеся волосы торчали колтунами, подслеповатые глаза отливали красным. Из одежды на нем была только сильно потрепанная рубаха. В помещении помимо всего прочего ужасно воняло тухлятиной, немытым телом и испражнениями. Сейчас меня все это мало заботило. Это сморщенное существо передо мной погубило десятки невинных ради своей никчемной жизни. И теперь оно должно умереть.

Наконец осознав, что последняя преграда между оперативниками и ним пала, старик страшно заорал и кинулся в нашу сторону с вилкой, зажатой в хилом кулачке.

Я только этого и ждала.

Со звериным рыком я бросилась ему на встречу, увернулась от зубьев вилки, и, схватив старика за голову, переломила хрупкую шею. Легкое тело обмякло. Я разжала руки, и старик, как тряпичная кукла, упал на пол.

Все произошло так быстро, что я даже не почувствовала облегчения. Такая смерть была слишком легкой для отмщения.

Я стояла и смотрела на остывающий у моих ног труп, мучительно размышляя о том, что еще я могу сделать для того, чтобы искупить смерть Никиты. Но о чем бы я ни думала, всего этого казалось как будто недостаточно.

– Хорошая работа, – сказала Таисия, кладя тяжелую руку мне на плечо. – А теперь пошли. Дальше работа группы зачистки…

Я послушно развернулась, с трудом оторвав взгляд от мертвого нава, и вышла из комнатушки вслед за валькирией. Я шла по коридорам вместе со всеми. Они молчали, подавленные произошедшим, и вряд ли я могла бы с уверенностью сказать, кому из нас было хуже всех.

Выйдя из черных дверей последней, я погасила люцерну и зажмурилась от яркого дневного света. Когда глаза привыкли и я могла рассмотреть происходящее вокруг, ответ на вопрос, кому из нас хуже, стал очевиден.

Хуже всех было мне.

Дождь кончился. Через темные тучи местами пробивалось яркое теплое солнце. Его лучи слепили, а редеющие крон рисовали причудливые тени на земле.

Вечер обещал быть лучше, чем утро.

Похороны состоялись в этот же день сразу после нудной изматывающей процедуры, в ходе которой медработники снова пытались выяснить, насколько меня подкосила смерть моего коллеги. Сама за себя я бы ни за что не поручилась, но они в конце концов почему-то решили, что все в относительном порядке, и отпустили домой.

События оставшегося дня происходили будто не со мной, а с кем-то посторонним. Я написала сносный отчет и поддерживала вполне связные беседы, полностью игнорируя Лучезара, то и дело кидающего на меня встревоженные взгляды.

В небольшом зале из любимого Ангелами белоснежного мрамора мы прощались с Никитой навсегда. Похороны для оперативников вообще-то дело привычное. Мы все подписались под подобным окончанием жизни. Через каких-то пару часов прах в аккуратной золотистой урне отправят родным Никиты вместе с увесистой суммой денег – компенсацией. Вот и все.

Увидеть лицо покойного нам не дали, хоронили в закрытом гробу. Изменения после укуса навки необратимы, и зрелище это не для слабонервных. Попрощаться пришло много народу. Все, кто знал Никиту, изъявили желание отдать дань памяти замечательному человеку и отличному коллеге…

Тут были и наши сокурсники. Архип, еще более бледный и молчаливый, чем обычно, смотрел только на гроб, совершенно не замечая окружающих. Бронислав и Драгомир шмыгали красными носами, еле сдерживая слезы. Считалось, что плакать на похоронах оперативника – плохой тон. Истому эти глупости не волновали: она заливалась слезами и задыхалась от рыданий, бросаясь на гроб с такой яростью, будто хотела разбить об него голову. В моей голове шевельнулась мысль, что она, наверное, была влюблена в Никиту. Скорее всего безответно, но это только добавляло искренности ее скорби по покойному возлюбленному…

О подробностях смерти никто не спрашивал, а очевидцы не распространялись. Я знала, что никто, может, за исключением Истомы, меня не винит, но от этого легче не становилось, потому что я-то сама себя винила, и еще как.

Ангел, который стоял в изголовье гроба, будничным голосом зачитывал речь, которую почти никто не слушал. Потом все по очереди возложили на крышку гроба цветы и вышли из зала.

***

– Поужинаем? – предложил Лучезар, когда мы оказались на площадке у наших квартир.