Борис Губанов - Жатва после смерти. Отчёт о моей жизни в будущем с картинками

– Ну, ты же уже обозвала меня Ником, пусть так и будет. А вообще-то у нас, кроме членов Совета Избранниц, теперь нет имён, у каждого есть только идентификационный код, – усмехнулся Ник.

– А как же вы общаетесь? По-моему, называть код – это так неудобно, – удивился я.

– В мозг каждого современного человека вживлен чип, который передает информацию, которую ты хочешь сообщить другому. Он же и принимает информацию от других людей, причем на любом расстоянии. В распоряжении каждого всё знание, накопленное человечеством. Так что люди уже не болтают языками, как вот мы с тобой. Да и то за меня звуки на твоём давно забытом древнерусском языке издаёт мой чип, – Ник взглянул на меня с выражением превосходства. Внезапно он притянул меня к себе.

– Язык использовать только для секретный разговор, – с каким-то английским акцентом, с трудом шевеля губами, прошептал он мне на ухо. – Чтобы не засекать, да и то…

Голосом чипа он продолжал:

– Вот с Пузей я могу поговорить, – он с любовью взглянул на кошку.

– У неё ведь нет чипа. Давай, поцелуемся, – Ник потерся носом о кошачью морду.

От неожиданности я остолбенел.

– Слушай, ну, как же? Вот создали вы живой клон, вживили чип, но ведь это ещё не человек. Его надо воспитать, чтобы он мог общаться с другими, дать образование, чтобы он мог воспользоваться знаниями… – недоумевал я. Ник провещал:

– Ерунда! Правила коммуникации, а в них заключается общение в наши дни, уже забиты в чип. Все знают свой круг общения и своё место в нём с момента вживления чипа. Ну, а насчет образования – не нужно никаких университетов. Если человек поставлен для решения определённых задач, в его распоряжении детально просчитанные методики. Он быстро входит в тему. К тому же, знаешь ли, у каждого из нас многовековой опыт. Перемещения и замены крайне редки, только в случае исчезновения реальной проблемы или полной гибели человека. Да и то, тут же его место занимает его живой клон, так что обычно и не знаешь, что эту функцию исполняет уже фактически другой человек. Так что у нас нет никакого подсиживания на работе, никакого карьеризма. Все на своих местах, причем веками. Все профессионалы высшей пробы. Вот так-то! – Ник победоносно задрал голову.

– Но ведь это тоска смертная, я бы так не протянул и полвека. Человек ведь должен как-то расти, развиваться, – возразил я.

– Вот и развивайся в пределах своей функции. Думаешь, я не развиваюсь? Давным-давно, представь себе, я был музыкантом, дирижёром большого симфонического оркестра и известным композитором, но в конце концов исполнять и сочинять ультрасовременную какофонию мне надоело, а другой музыки в те времена уже не исполняли, и когда всем стали вставлять чипы, я переквалифицировался в физика и достиг не меньших успехов, хвастливо произнёс Ник. – Скажу тебе, что основные свои открытия я сделал именно потому, что неплохо разбирался в гармонии. Да по сравнению с тем, как я соображал пятьсот лет назад, я просто мудрец. А что же будет ещё лет через тысячу, а? – Ник встал в позу Наполеона.

– Что-то я этого не пойму. Как бывший студент и преподаватель я убеждён, что главное в образовании – не приобретение объёма знаний, а тренировка и развитие мозгов в определённом направлении. Ну, и селекция этих мозгов на профпригодность. А уж сколько я встречал очень начитанных дураков! Неужели вы решили проблему дурака? – съязвил я.

– Нет, у нас все мозги разные и высокоспециализированные. А дурак – понятие относительное. Как вы говорили: «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак», – важно парировал Ник. Да… Мне опять вспомнились слова Окуджавы: «Умный любит учиться, а дурак учить».

Меняя тему, я спросил:

– Что ты скажешь о моих записях?

– Ну, что же? Какие-то обрывки впечатлений, не связанные друг с другом. Логики никакой, – поморщился он. Я попытался оправдаться:

– Неужели всё так плохо? Я старался писать всё, как было. Вернее, как мне запомнилось. А чтобы не было так субъективно, я пытался привлечь подлинные тексты и фотографии того времени. В них – неповторимый дух эпохи, такое не выдумаешь.

– Скучно всё это. Мелко и неинтересно. К сожалению, ты оказалась самой ординарной личностью, – устало произнёс Ник. Я был поражён:

– Оказалась? Значит, я случайно попал в ваше время? Да, я обычный человек, и что же – мне придумывать для себя вымышленную биографию в духе телесериалов?

– Как ты сюда попала – не твоё дело. Радуйся, что получила новую жизнь. А наше время не сравнить с твоей убогой эпохой – для тебя это равносильно переезду из пещеры в квартиру с ванной и туалетом. Ладно, пиши дальше свой скучный отчёт, и не вздумай приукрашивать. Учти, твой текст проверяется и анализируется. Если обнаружится враньё – я тебе не завидую. Тогда лучше бы тебе не родиться заново. Главное, откровенности маловато. Скажи, ведь в детстве ты занималась онанизмом? – с циничной улыбкой он в упор посмотрел на меня. – Стараешься приукрасить и себя, и своих предков. Скрываешь свои похотливые желания, стремление выделиться, всякие комплексы и страхи, например, эдипов комплекс. Ты ведь ревновала мать к отцу?

– Нет, не ревновал… – удивился я.

– Это потому, что твоя мать своего Сига не любила. У неё же, как у большинства тогдашних женщин, от любви до ненависти – один шаг. Как узнала об измене, так всё, самолюбие и гордость обуяли, и любовь кончилась. В твоё время такие самолюбивые женщины любили не конкретного мужчину, а так, своё представление об идеальном мужчине. Как только такое представление развеивалось – любви конец. То же повторилось и с Елагиным, хотя он был тот ещё фрукт. И потом как мужичок ни вертись, ни угождай, ни работай на неё – нет, он уж противен, физически отвратителен. Здесь эмоции сильнее любого рационального расчёта. Редкая женщина того времени могла подавить в себе эти эмоции, простить и снова полюбить своего проштрафившегося муженька. Так и мучились потом вдвоём всю оставшуюся жизнь.

Какие всё-таки были дуры-бабы! Им ведь не понять было, что в любом мужчине сильнее всего ещё животный инстинкт самца – распространить своё семя на максимально возможное количество самок. Даже самые верные мужья, закованные в доспехи твёрдых моральных принципов, в глубине души мечтали о полигамии. У женщин такого инстинкта не было и не могло быть: чтобы размножаться по максимуму, самка могла рожать каждый год и от одного самца. Главный инстинкт самки был такой: прилепиться к самому сильному самцу, вцепиться и не отпускать его к другим самкам. Отсюда ревность, чувство собственности на мужа. Некоторые самки, которые поумнее, устав от беспрерывных беременностей, родов и вскармливания младенцев, научились подавлять в себе ревность и отпускали мужа на вольные хлеба, ведь контрацепции не существовало. Поэтому на мужские измены в традиционном обществе обычно прикрывали глаза. А мужская ревность была связана с инстинктом продолжения именно своего рода, поэтому женская измена не прощалась.