Хелена Соболевская - О ведьмах. И не только

– Ведьмой. Можно я стану ведьмой? Или как мама?

– Ведьмами не становятся, золотце, – отвечает женщина, – ведьмой можно только родиться. А какие бывают ведьмы?

Это часть ежедневных уроков – девочка ещё не подозревает, что так ее учат премудростям ведьмовства. Она начинает загибать пальчики:

– Чудесницы, сказочницы и хранительницы Луны, ведьмы-лесницы, ведьмы – рукодельницы, ведьмы зеленые, тёмные и светлые, ведьмы вредные и не очень.

Старая ведьма еле сдерживает смех, но спрашивает:

– И чем же занимаются вредные?

Ни секунды не думая, Кири выдаёт ответ:

– Вредят и вреднятся. Вредят потому, что кто-то должен, а вреднятся… Ну, попробуй быть доброй, когда такая работа… Правильно?

– Пожалуй, – соглашается ведьма, – звучит вполне убедительно. Всю шерсть смотала? Тогда сбегай в сад и принеси мне все фиолетовые цветы.

– Для красок? Или для сиропа?

– Для красок. Беги, малютка. У тебя десять минут!

Ночью, когда Кири уже спит, ведьма делится с дочерью внучкиными умозаключениями, и от их смеха становится теплее…

Бывают дома, как люди. Будто бы отражают суть хозяев – у одних ступеньки скрипят, у других – ветер гуляет по комнатам. В одних пахнет лавандой, в других – обидой. Разные дома бывают.

А бывают люди – дома. Снаружи – весёленькие цветочные горшки, сплошь петунии да маргаритки, внутри – никого, тишина. Или вот, например, старый-престарый порог, краска слезает тут и там, внутри – свежесть, чистота и тепло.

Вот и у Элис так могло бы быть – но было ровно наоборот. Бедняжку так нещадно мучили сомнения и страхи, что напоминала она не цветущую Розу, а дом с привидениями. Бледная, вечно испуганная, пальцы нервно теребят то передник, то прядь волос, губы то и дело подрагивают – словом, ходячий нерв. А было ей всего девятнадцать, и жизнь её не была такой уж тяжкой – но дом, в котором она росла, был старый, тёмный и какой-то одинокий – и Элис стала его отражением…

Стоило ей выйти из дому, как сердце начинало сходить с ума, и дай ей волю, она бы тут же бросилась назад – но реальность требовала её участия, и Элис покорялась. Зато в старой библиотеке, среди книг и трав, она менялась – пропадала её нервозность, движения становились плавными, грациозными и лёгкими. Мало кто видел её такой – но дом знал, что ей просто нужно время, и берег её, как мог… ведь Элис была ведьмой, а времена были суровы…

Бывают дома, как люди… И бывают люди-дома… Как Элис.

С наступлением холодов она менялась: пропадала весёлость, глаза приобретали оттенок грозового неба, с лица не сходила обеспокоенность.

Днями она пребывала в глубокой задумчивости, все глядела в окно или листала старые книги. К вечеру оживлялась, но будто бы сквозь дрёму наблюдала за сестрой, матерью и отцом, изредка улыбаясь. Её руки непрерывно вязали или вышивали, и не было числа новым узорам и покрывалам, шалям и накидкам. Только так могла она противостоять тоске, только так останавливала разум от полёта.

Шарлотте было двадцать два – и никому было невдомек, что именно зимой её сила обретала все новые и новые грани… Только затем, чтобы стихнуть и не просыпаться до следующих заморозков…

– Я вытащу тебя, слышишь? Я вытащу тебя оттуда…

И вновь карта за картой, руна за руной, и вновь ритуалы до утра… И никакого результата. Уже год пыталась она сотворить волшебство такой силы, чтобы избавить любимого от оков вечности, но тщетно – он не возвращался. Старыезаклятья, руны на песке и воде, древние песни и восковые свечи – все на свете, кажется, испробовала она. Кроме одного, самого старого, метода…

Трижды пропела она энглин силы, трижды вспыхнула молния…

– Я верну тебя, верну, – шептала она, – без тебя мне не жить…

– Но ведь ты живёшь, – заметил знакомый голос за спиной, – и будешь жить. Зачем тебе жить с мертвецом?

Она обернулась, вздрогнув. Да, то был он, такой, каким она его знала – взъерошенные волосы, печальные глаза, усталая улыбка.

– Зачем тебе это, Кариад?… – он коснулся её плеча лёгким движением, – зачем?

– Я люблю тебя, – просто ответила она, – понимаешь, люблю.

– Тогда отпусти меня. Ночами напролёт ты зовёшь меня обратно, день за днём ты плачешь по мне. Не мучь меня, отпусти – вернуться я не смогу, ты знаешь это.

– Забери меня с собой.

– Не могу, милая. Твоё время ещё не пришло.

– А если попросить у них?

– Боги не ответят тебе, Кари. Ангелы не унесут твою душу туда, где ей не время быть. К тёмным силам ты не пойдёшь, да и не стоит. Позволь мне уйти – и я вернусь. Вернусь, чтобы быть с тобой.

– Кем ты вернёшься, котом? Певчей птичкой? Вороном? Мне нужен ты.

– Знаю, милая – но все правильно. Я могу вернуться другим мужчиной. Ты узнаешь меня, полюбишь…

– Не пойдёт, – упрямо покачала головой она, – мне не нужен другой. Мне нужен ты. И если тебя не вернут, буду каждую ночь тебя звать.

– Упёртая. Ну чего ты этим добьёшься? Я ведь лишён тела, что тебе толку от меня?

– Я вижу тебя…

Она обняла его. Он – её, прозрачно-невесомо, легко. Так и застыли, пока луна не вышла из-за туч и не засияла во всем великолепии. С нею появились двое – духи Самайна, хранители душ.

– Жалко девку, – заметил тот, что был пониже, – давай отдадим его? Убивается, сил нет. Вся голова от неё болит.

– Резонно, – кивнул второй, тот, что был повыше, – а то неровен час всех достанет. Ведьмы – народ упорный. Ты сделаешь, или мне?

– Давай вместе? И пусть пахнет кофе, как в их первую встречу. Самайн же…

Луна вновь погрузилась в облака, хранители нырнули за ней – а внизу, в домике ведьмы, все ещё стояли, не размыкая объятий, двое… И воздух был напоен ароматом кофе. Как когда-то…

В неверном мерцании свечей, танцуя в объятиях северного ветра, кружась в бликах лунного света, колдовала в ночной тиши ведьма. Зеленью лесов искрились ее глаза, медью и серебром вспыхивали волосы, звездами сияли слезы хрусталя и жемчуга на темном шелке платья, бледно было ее лицо, белы руки. Она ворожила в полночь, накануне Самайна, гордая и прекрасная… И такая одинокая…