Кирилл Шатилов - Торлон. Зимняя жара. Боец – Красный снег – Ложная правда

Валбур сел обратно на кровать.

– Так ведь там, вроде, не убивают…

– Вроде – правильное слово. Это правило такое есть. Ротрам его придумал. Только кто про него будет помнить, когда на тебя меч со всей дури летит? Тут уж, братец, не до правил. На фэлд мы выходим, чтобы выживать. Так и знай. И не заблуждайся. Я уже кишками чувствую, что к этому все идет. Пока там народ разве что изувечить могут. Но ведь «кровь героев» – это только нам кажется, что для нас придумана. А на самом деле, если хочешь знать, для толпы. Отвлекает и развлекает. Поди плохо. Да ещё с очень хорошей выгодой для тех, кто за всем этим стоит. Так что помяни мое слово: она будет очень быстро перерождаться в то, что угодно толпе. А толпе угодно зрелище. Настоящее зрелище. И смерть – вот самое интересное, что мы любим. Разве не так?

– Не думал как-то…

– Ты побледнел?

– Тэвил! Да пошел ты!

Бокинфал только рассмеялся.

– Лихие времена наступают в Вайла’туне. И мы должны быть к ним готовы во всеоружие. Так что, может, оно даже и хорошо, что мы тут все встретились. Авось вместе будет проще выкручиваться.

– Это ты о чем?

– Да так, мысли разные одолевают, – неопределенно пожал широкими плечами бывший писарь. Его раскосые серые глаза ещё больше сузились. Откинув длинные пряди со лба, он смотрел на Валбура спокойно и выжидательно, словно готовился отразить новый вопрос.

Однако Валбур молчал. Ему вспомнился сон, который приснился под утро. Будто отправились они все дружно в Пограничье, плутали зачем-то, плутали, а потом наткнулись на странного человека в странном жилище. Не то гнездо на высоких жердях, не то башня посреди леса, только добраться до него было непросто, хотя он и не сопротивлялся как будто. А когда они, наконец, проникли к нему, Валбур обнаружил, что это он сам и есть, то есть он и есть тот отшельник…

– Ладно, пошел я, – вывел его из задумчивости голос Бокинфала. – Тиса сегодня занята, так что отдохнуть как подобает не получится. Значит, будем тупо отсыпаться. Давай, брат. Готовься. Завтра я тебя под орех разделаю.

Они обменялись крепким рукопожатием, и Валбур остался ненадолго один. Лег, как хотел, не раздеваясь, и закрыл глаза.

Через некоторое время вернулся Отан. Пробурчал что-то невразумительное себе под нос и скоро уже привычно храпел.

А вот Валбуру спать расхотелось. Последние слова бывшего писаря не давали покоя. Про тяжелые времена кто только ни говорил. Сколько он себя помнил, всегда кто-нибудь понуро восклицал, что раньше, мол, было лучше, а будет ещё хуже. Это уже стало обычной присказкой. Причем каркающему всегда хотелось верить, хотя, если разобраться, ничего уж такого страшного не происходило. А то, что происходило, всегда и всеми воспринималось как обычный ход вещей. У них в туне вообще на все смотрели отдаленно, а запрягали, как говорил Фирчар, не спеша. Ну сгорела в Пограничье застава. Беда, конечно, но ведь такое всегда могло случиться. Глупо думать, будто можно сесть голым задом на муравейник и тебя никто не укусит. Ну поплатился не весть за что Ракли, потеряв и трон и, быть может, голову. Так кто его просил так высоко забираться? Сам полез дрова ломать. За что и получил причитающееся. Ну сбежал его сын-наследник сотоварищи. С кем не бывает. Как его бишь, Локлан, кажется? Говорят, у него девица-молодуха появилась из пленных шеважа. Грех не умыкнуть. Тем более что папаша явно против таких шашней был. Правда, говорят, что он не просто сбежал, а на ту сторону Бехемы подался, но так этого доподлинно никто не знает и не узнает, скорее всего. Да и невелика разница: что в Пограничье пытаться схорониться, что на дно пойти. И там, и там жизни нет. Нельзя из Вайла’туна просто так взять да сбежать. Никогда ничего хорошего из этого не получается. Да и мало кто пробовал. О некоторых вон даже легенды слагали, вроде древнего героя Адана, жившего зим за сто до Дули и погибшего при переходе через Бехему. Хотя ничего героического в такой дурацкой смерти по собственной глупости, в общем-то, нет. Так что как бы то ни было и что бы ни происходило, у них в туне обычно лишь хмыкали да кривились, не отвлекаясь от дел куда как более насущных. Вероятно, только он, Валбур, иногда на полном серьезе подумывал о том, что творится за всеми этими пограничьями да бехемами. В туне было хорошо и уютно, но как-то все же тесновато. Хотелось больше простора, воздуха, новых лиц, новых ощущений. Сейчас, по прошествии нескольких дней вдали от дома, он имел возможность сравнить то, к чему невольно стремился, с тем, что выпало на его долю пережить. Стоило ли оно того? Стоило ли оказываться здесь, в чужом ему мире, наполненном странными людьми, сумбурными мыслями и упоительными соблазнами или было бы лучше и надежнее вернуться в срок домой и зажить дальше прежними заботами, как ни в чём не бывало?

Он перевернулся на другой бок.

И всё-таки, что сделано, то сделано. В туне, если разобраться, его ничего не держало. Заветная береза на опушке? Не каждый же день ему туда ходить. И никто её без него там не срубит. Как стояла неизвестно сколько, так и будет стоять. Лана первая бы его простила. И не просто простила, а наверняка отправилась бы следом. Она любила все новое и неизведанное. Она бы точно его поддержала. Конечно, тогда не могло бы быть и речи, чтобы рисковать, как теперь выясняется, жизнью в кровавых боях с себе подобными и тем более навещать по ночам прелестных созданий. Но лучше уж тун вдалеке, чем погибель в реке, как говорили старики и как теперь начинал он понимать, имея в виду, скорее всего, погибель в стремнине жизни.

Он снова перевернулся, лег на спину и уставился в потолок, на котором играли отбрасываемые невидимыми факелами тени.

Наверное, если подумать, то всё выходило так, как и должно было. Обед в «Лихом воробье», драка на глазах у Ротрама, встреча с мальчишкой-попрошайкой, ещё одна драка, встреча с Феллой, заточение, освобождение, вынужденное согласие приехать сюда. Все это складывалось в связную цепь неожиданных событий, цепь настолько связную, что невольно хотелось не рвать её и бежать без оглядки, а проследить, куда именно она тянется. Или откуда.

Он снова уперся мыслью в красивое лицо Феллы и почувствовал, что тяжело задышал. Какой бы близкой и доступной ни была Тиса, а Фелла всё же казалась ему во сто крат милее и желаннее. Не потому ли, то она по-прежнему оставалась для него недосягаема? Или, быть может, потому, что сейчас она была не просто далеко, а неизвестно где? И неизвестно с кем. Молодая женщина, которая каким-то образом живет вдвоем с младшим братом, пусть даже вынуждено, однако очевидно ни от кого не зависит, самостоятельна в своих решениях – это вызывало у Валбура невольное восхищение перед ней, сопряженное с волнением и грустью. Грустью – потому что она показывала всем своим видом, что может обходиться без посторонней помощи, а значит – ни в ком не нуждается. С волнением – потому что её самостоятельность давала право на надежду и одновременно лишала её, пресекая те нехитрые способы, которыми обычно мужчина имел возможность повлиять на выбор женщины.