Анна Гаврилова - Кровь на мечах. Нас рассудят боги

Он смерил артельщиков внимательным взглядом, чуть дольше задержался на мальчике. После прошел к высокому креслу, сел и подал знак говорить.

Вяч сделал полшага вперед, поклонился в пояс. Остальные тоже поклонились, но запоздало. Худосочный и вовсе оробел до того, что едва не грохнулся при поклоне.

– Здрав будь, княже! – выпалил Вяч. – Долгие лета!

Губы Осколода выгнулись, изображая подобие терпеливой улыбки. Предводитель артельщиков замялся, продолжил, путаясь и слегка заикаясь:

– Мы это… Мы с-с Рюрикова города, стало быть… пришли. Милости т-твоей просить и заступничества.

Лицо князя стало непроницаемым, словно в каменную маску превратилось. Только глаза, светлые, как утреннее небо, оставались живыми:

– Почему от Рюрика сбежали?

Вяч стер внезапный пот со лба, потер шею, будто проверял, не накинута ли петля…

– Артельщики мы. Плотники. А тут такое дело приключилось… Вадим, князь…

– Помню такого. Бывал я в Словенске. Он ведь тоже внук Гостомысла, так?

– Так, – кивнул Вяч, остальные тоже закивали. – Вот Вадим… Он… справедливости возжелал…

Еще на купеческой лодье мужики прикидывали, как бы получше рассказать Осколоду про Вадима. Но толком ничего не решили. Теперь этого разговора боялись все, даже силач Корсак. И точно, что тут скажешь?! Князья не жалуют бунт. Пусть в чужой земле, против другого правителя, а все равно – не жалуют.

Только Осколоду объяснять не пришлось, сам догадался, чем несказанно удивил мужиков:

– Значит, хотел отнять престол у Рюрика. А вы под знамена Вадима встали. Так?

– Ага… – протянул Вяч растерянно.

– И раз теперь предстали пред мои ясны очи, Вадим повержен.

– Все так и было, – едва слышно отозвался Вяч.

– А вы решили податься в Киев… Что ж… – выдохнул Осколод. Взгляд блуждал по лицам нежданных гостей, будто князь и впрямь придумывал для них наказание. – А Рюрик? Он ведь славится справедливостью. В ноги упасть пробовали? Или побоялись?

– Не пробовали… Он и без того простил, но с условием – в три дня покинуть его земли.

– Его земли… – задумчиво повторил князь, встрепенулся: – А что Вадим? Большой урон нанес?

Вяч пожал плечами, ответил скорбно:

– Тут смотря как глянуть… Варягов погибло много. И у Рюрика, и у Сивара с Труваром. Сказывают, по многим городам тогда иноземцев били смертным боем. Вадим лишь начало положил… Да и северянин Олег, ну, тот, что по-ихнему Орвар Одд, тоже людей потерял.

Осколод заметно оживился, подался вперед:

– Сивар и Тувар тоже бились?

– Да. Но оба ранены. Говорят, смертельно. И… другие родичи. Жены, дети.

Сердце Добри подпрыгнуло в груди и, кажется, остановилось. Он во все глаза смотрел на князя, а на отца даже взглянуть боялся.

«Забыл! – стучало в голове. – Забыл предупредить батю!»

– Жены? Все?

– Нет… Младшая выжила. Еще один из сыновей, той, которая из ляхов была…

Голос князя прозвучал глухо, от него веяло могильным холодом:

– Вот как… А остальные? Как это было?

Щеки предводителя артельщиков вспыхнули, малиновая краска переползла и на шею, плечи опустились, будто сверху навалился неподъемный груз. Стыд Вяча был до того явным, что даже князю стало не по себе. Он поерзал в кресле, нервно ухватился за подлокотники:

– Говори, словен!

– Мы… когда за Вадимом шли… не думали, что так получится.

– Ну!

– Всех обезглавил, а головы на частокол княжьего двора насадил. Хотел Рюрика огорчить или устрашить. А тот взбесился. Особенно когда младенчика увидел… младенчика просто к забору прибили, голову не тронули.

Вяч хотел сказать еще что-то, будто каждое новое слово хоть чуточку, но уменьшит совершенное злодеяние. Но Осколод подал знак молчать.

Тишина повисла недобрая, холодная, как январская ночь. Добря боялся дышать, мужики – тоже. Осколод восседал в кресле – лицо непроницаемое, глаза застыли, ладони бездвижно лежат на подлокотниках. Добря не знал от чего, но в комнате вдруг стало тесно и слишком жарко.

– Не уберег, – проговорил Осколод тихо. И пояснил, словно отвечая на немой вопрос артельщиков: – Боги наделили князей властью не для того, чтобы те подати собирали, а чтоб людей защитить могли. И от врагов, и от несправедливости. Не сдюжил Рюрик, не справился.

Он поднялся из кресла, кивнул на Добрю:

– А этот? Тоже против Рюрика выступил?

От столь пристального внимания мальчик чуть в обморок не упал. Сжался, ссутулился, отчаянно мечтая провалиться сквозь землю, и поглубже. Голос Вяча прозвучал хрипло, с замиранием:

– Нет… Это сын мой. Увязался. Догнал меня в Русе. Не бросил.

– В Русе? Так от Словенска-то до Русы далековато. И народ там суровый, помнится.

Глаза предводителя артельщиков блеснули, и хотя слезы мужчине не к лицу, он даже не попытался их скрыть.

– Вот… догнал.

– Смелый, – с улыбкой заключил князь. – И верный, а в наше время это редкость. А звать-то как?

В воздухе повисло молчание, странное, неуютное. Под взглядом князя Добря почувствовал себя голым.

– Зовут как? – повторил Осколод громче.

– До… Добря, – пробормотал мальчик и опустил голову. – Добродей.

Мальчишка не сразу понял, что князь не злится, а смеется. Странный у Осколода смех, как будто колючий.

– Да уж! Ничего не скажешь – смельчак! И, поди, тоже плотник?

Вяч развел руками. На губах, впервые за весь разговор, вспыхнула широкая улыбка. Остальные тоже улыбались. Корсак, который стоял ближе всех, одобрительно потрепал мальчонку по голове, взъерошив светлые кудри.

Веселье в голосе князя смутило Добрю еще больше:

– Слышь, Добродей! А может, ну его, плотничество это? Хочешь дружинником стать? Мне ой как нужны смельчаки!

Мальчик захлебнулся вздохом, вытаращил глаза, но кивнуть не решился, а сказать тем более.

– Значит, согласен! – заключил Осколод. – Завтра, на рассвете, к воеводе приди, к Хорнимиру. Скажи, что тебя Осколод в отроки определил. Запомнил?

Добря не шевельнулся, стоял как громом пораженный, даже не моргал.

– Для вас, словене, тоже служба найдется. Раз вы теперь под моей рукой, буду защищать, как и положено князю. Как боги велели, как у людей заведено.

Добря был счастлив, как щенок, запертый в мясной лавке. Снова и снова вспоминал он разговор у Осколода, в мечтах отвечал на вопросы, что в яви сковали язык. И с каждым разом эти ответы становились умнее, смелее, даже чуток дерзости появилось. А воображаемый Осколод проникался к мальчику таким уважением, что готов был не в отроки принять, а в бояре.

Рассвета Добродей ждал, как старая дева свадьбы. Ворочался, ерзал, то и дело вскакивал, дабы выглянуть в окно – не проспал ли счастье. Ведь за молодецким храпом артельщиков и других работяг петушиного крика не услышать!