Симона Вилар - Ведьма и тьма

Малфрида размышляла об этом, одновременно слушая Калокира.

Волк и его люди повинуются князю, если сами того хотят, – такое условие воевода поставил Святославу еще тогда, когда тот хазар бил. Появлялся Волк со своей стаей, когда сам решал, что требуется князю подмога, но всегда в самый трудный момент, будто знал откуда-то – время пришло. И ведь не единожды выручал, а награды не требовал.

Святослав сперва не соглашался дать Волку полную волю, но потом решил – так тому и быть, раз есть толк. И ни разу о своем решении не пожалел. Вот и ныне Волк поведал, как обстоят дела за Дунаем, а потом ускакал со своими людьми в ночь. Сказал только, что встретится с князем уже в Болгарском царстве. А Святослав уже назавтра выступать приказал, ибо из донесений Волка стало ясно, что Доростол осажден, а там воевода Сфенкель, побратим Святослава, оборону держит, и сил у него мало осталось. Вот князь и торопится.

– Я завтра ухожу к Доростолу вместе с князем, – продолжал Калокир, играя косой Малфриды. – Поэтому придется нам расстаться, госпожа моя. Ибо Святослав велел тебе отстать от войска. Ох, дорогая, крепко сердит он на тебя. Но, видно, в этом и моя вина, – вздохнул ромей. – Ты ведь прежде могучей была, волшебницей мудрой, а после того, что случилось между нами… Осталась бы ты чародейкой, Святослав иначе бы к тебе относился. Но хочешь – не хочешь, а приказ князя исполнить надо. Побудешь здесь, отдохнешь, а когда Йовко из Кочмара соберет ополчение и отправится вслед за нами за Дунай, он и тебя с собой возьмет. Как бы он ни относился ко мне, но дал слово, что так и будет. Если освободим Доростол – туда привезет, иной град – и туда доставит. Все у тебя здесь будет, моя госпожа, – удобства, защита, прислуга. Ну, а теперь не обнимешь ли меня? Последняя у нас ночь перед разлукой. Что же мы время теряем?

Сказав это, он нежно обнял ее, коснулся груди, поцеловал в шею. Дыхание Калокира начало сбиваться, однако Малфрида оставалась холодной, погруженной в свои думы. Она была удручена тем, что Святослав и его люди сами приблизили к себе опасность, а она не может ничего поделать. И ведь не докажешь ничего, а влияние, которое она имела на князя, утрачено вместе с чарами…

– Оставь меня, Калокир!..

– Ты действительно хочешь, чтобы я тебя оставил, дикарка моя?

Его ласки стали смелее, и в какой-то миг Малфрида уже не могла не ответить на них: поддалась, позволив делать с собой все, что пожелает. Но как же это было сладко! И мысли скверные уходили… Оставалось только это доводящее до дрожи ощущение его страсти, своего тела, запредельного наслаждения, в котором потонуло все и вся…

Калокир перед разлукой не мог оторваться от Малфриды. Вновь и вновь его ласки вызывали в ее теле сладостную дрожь, вновь она тянулась к нему – счастливая, безмятежная, полная любви. И ей казалось, что никого еще не любила она так сильно, как этого иноземца…

Блаженная усталость сломила чародейку, и она уснула в объятиях ромея. Но через какое-то время озябла, стала искать его подле себя… но не нашла – и проснулась. Голову не подняла, только глаза слегка приоткрыла.

В покое было темно, но ведьма, пусть и утратившая силу, видела во мраке так же хорошо, как и прежде. Калокир сидел на лавке у противоположной стены, закутавшись в покрывало. Он не шевелился, и лицо его – напряженное, хмурое, задумчивое – словно бы и не было тем открытым и веселым ликом Калокира, которого она знала. О чем он думал? Малфрида не могла читать его мысли, но понимала, что ромей вынашивает в душе тайные замыслы.

Она не стала его окликать. Пусть. Рано или поздно она разгадает его тайну.

– Так вот он какой, Дунай! – воскликнул Варяжко, глядя на вольный разлив широкой реки. – Могучий, полноводный и… грязный… Заметил ли ты, друг Тадыба, какая тут рыжая вода? А ты что скажешь, Малфрида-чародейка? Разве наш Днепр не краше?

Они переправлялись на плоту по водам Дуная к видневшейся на другом берегу крепости Доростол. Паром был сколочен из толстых бревен, его тащили на крепких канатах, но течение реки было слишком быстрым, и переполненный людьми и лошадьми плот то и дело сносило в сторону, канаты натягивались и скрипели – казалось, вот-вот оборвутся, и понесет их тогда до самого моря. И зачем он, плот этот, размышлял вслух Варяжко. Вон же струги русов у того берега виднеются, которые сюда морем дошли! Вот наши бы и переправили. И опять ворчал, косясь на глинистую дунайскую воду, пугавшую его: Варяжко хоть и был рожден от отца-викинга, но плавать так и не научился. А вот Тадыба лишь презрительно поплевывал в стремнину. Будучи родом из Смоленска, он вырос на Днепре и если не поддерживал разговор с болтливым Варяжко, то лишь оттого, что всегда был молчуном и нескончаемые речи белобрысого приятеля разбивались о его невозмутимость, как волны об утес.

А Малфрида откликнулась, в свою очередь сказала, что мутные воды Дуная не так хороши, как голубой Днепр. Уж лучше с Варяжко болтать, чем с Йовко, который не сводит с нее глаз. Держался болгарин почтительно, но при всяком случае старался оказаться рядом, и забота его порой казалась навязчивой.

Все началось с того, что Малфрида подъехала к нему в дороге и спросила, отчего он носит прядь волос на темени? На князя Святослава походить желает? Но Йовко лишь хмыкнул: клок свой он отрастил, чтобы хоть этим отличаться от остальных бояр (он произносил это слово как «боляре», на здешний лад.) В последние годы болгарская знать во всем норовит походить на ромеев – моды их перенимают, дома строят, как в Византии, церкви на их манер возводят, да и ведут себя кичливо, как жители империи. Вот Йовко и стал носить заплетенную в косу прядь в знак протеста – ведь так некогда делали болгарские ханы, пришедшие в эти края из степей.

– А ты, как погляжу, сильно ромеев недолюбливаешь, Йовко из Кочмара, – засмеялась Малфрида и погладила комита по щеке, покрытой темной щетиной. Всего-то и хотела – поблагодарить за то, что он Византии не друг – а значит, как ей казалось, и христианам. Недаром с богомилами так жесток!

Однако боярин этот жест истолковал по-своему. И в пути ни на шаг не отставал от чародейки, следил за ней своими выпуклыми карими глазами, при всякой возможности старался коснуться – то стремя придержит, то прядь со щеки уберет, то подпругу лишний раз проверит, а сам норовит украдкой по колену ладонью провести. Малфрида сперва смеялась да отшучивалась, потом резко потребовала, чтобы отстал. Но Йовко не унимался.

Сейчас, глядя, как эта странная и привлекательная женщина во все глаза глядит на светлые стены приближающегося Доростола, Йовко спросил:

– Отчего ты ромея Калокира выбрала для сердечной привязанности, госпожа? Калокир – человек лукавый, ему верить нельзя.