Симона Вилар - Ведьма и тьма

Но потом случилась беда.

Малфрида как раз гнала с выпаса овец, когда услышала крики и еще издали заметила группу всадников у крестьянской усадьбы. Бросив стадо на пастушью собаку, она, укрываясь за кустами, пробралась к дому и выглянула из-за плетня. И сразу увидела лежавшего посреди двора Фичо и голосящую над ним Калину. Поодаль какие-то вооруженные люди отгоняли прочь работников, а один из воинов поймал и потащил за руку визжащую Златку. Девочка отбивалась, но разбойник ударил ее, а когда она упала, стал рвать на ней рубаху.

Малфрида почувствовала охватившую ее злость и сделала в ту сторону посыл. Хороший посыл получился – насильник так и покатился по земле, закричал, стал озираться. Другие разбойники, ничего не поняв, загоготали. Тут из дома вышел с крынкой молока их предводитель. Малфрида увидела его куртку, обшитую бляхами, бритую голову со свисающей с макушки косой – и вмиг узнала. Теперь она не боялась. Не таясь, перелезла через плетень.

– Что ж ты разбойничаешь и обираешь честных людей, Йовко из Кочмара?

Боярин оглянулся на нее, вроде узнал, но все еще не двигался с места, словно не веря глазам.

– Малфрида-чародейка?

Когда Йовко видел ее в последний раз при дворе в Преславе, она в шелках и золоте разгуливала, в дорогие меха плечи кутала, а тут как крестьянка болгарская – в домотканой рубахе, которую выдала гостье Калина вместо лохмотьев, и местного кроя темном сукмане [96] Сукман – южнославянская юбка с бретелями, сарафан. на бретелях. Только эти непокорные смоляные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и напомнили Йовко, что перед ним та, кого русы называли ведьмой. Хотя почему, он так и не понял. Может, потому, что была она необычной: вроде и не красавица, а глаз не оторвать.

Йовко вытер с усов капли молока и улыбнулся.

– Здрава будь, чародейка русов! И где же ты пропадала все это время? Почитай больше года о тебе вестей не было.

Теперь Малфрида поняла, сколько длился ее плен у Расате. Не так уж и много… но и не мало.

– Прикажи своим людям отпустить этих селян и прекратить грабеж. Не то будешь держать ответ перед князем Святославом!

Йовко скривил рот в подобии улыбки – один длинный ус опустился, второй пополз вверх.

– Перед кем? Это самому Святославу скоро ответ перед императором держать придется.

И, видя, как недоуменно изогнулись брови ведьмы, как прижала она руку к груди, спросил удивленно:

– Да ты что же, ничего не знаешь?

– Вот ты мне обо всем и поведаешь, Йовко.

– Ну, это если на то будет моя воля. Ты вон моим людям приказывать вздумала. А мы второй день по лесам пробираемся, жрать хотим. Потому и возьмем все, что пожелаем, у этих землепашцев. Не твой же князь теперь нас содержать будет. И если я прикажу своим…

Он не договорил. Смотрел, как странно замерцали желтизной глаза Малфриды, как пухлый рот приоткрылся, обнажая острые клыки. О небо! Да она и впрямь ведьма! И еще Йовко почувствовал, как будто воздухом его толкнуло в грудь. От неожиданности пошатнулся, уронил крынку.

Его люди столпились, что-то спрашивали. Словно и не заметили ничего. А Калина голосить над мужем перестала, тоже со страхом смотрела на идущую через двор знахарку. Та приблизилась, коснулась распростертого Фичо и сказала, что просто оглушили его, отлежится – опять встанет. И к разбойникам повернулась:

– Отнесите хозяина в дом, вас тут и так накормят, а грабить и беззаконничать не смейте.

– Делайте, что вам велено, – глухо отозвался Йовко, все еще чувствуя дрожь в ногах.

С колдовством он раньше не сталкивался. И хотя поговаривали, что некоторые из отряда воеводы Волка вовсе не люди и даже воют на луну, его это не смущало. Ну что с того, что воют? Йовко и сам умел выть зверем – разве это колдовство? А тут… Такое увидел на лице пригожей женщины… Страшно стало. Потому и повторил, обращаясь к своим:

– Выполняйте наказ. А там отдохнем немного и дале пойдем.

А Малфриде требовалось потолковать с Йовко и все разузнать. Ближе к вечеру, когда его вои были накормлены и определены на постой в большой сарай с сеновалом, а Фичо наконец-то пришел в себя и даже смог поесть, Малфрида позвала Йовко к камням у ручья для разговора. И держалась как ни в чем не бывало: спокойная, властная. Ну да она и раньше такой была. А сейчас вызвалась сама побрить голову Йовко вокруг косы – совсем зарос темной щетиной боярин. И руки у нее были мягкие да ласковые, Йовко аж глаза прикрыл от удовольствия. Он только что выкупался в ручье, надел рубаху и щурился на закатные лучи солнышка. Тепло-то как! После Пасхи всегда тепло становится, почти как летом.

Малфрида только фыркнула на это его замечание и потребовала, чтобы боярин поведал о том, что происходило в стране за время, пока ее не было.

Оказалось, Расате не соврал, рассказав, что битва русов с ромеями под Аркадиополем, пусть и жестокая, закончилась перемирием. Только вот людей положили немало, кровью все залили, а потом вынуждены были разойтись в разные стороны. К тому же византийцев вынудили отступить волнения на Востоке империи, а Святослав ушел, так как в сражении под Аркадиополем лишился почти всей своей конницы, погиб даже венгерский царевич Акос. Хан Куря увел своих, сказав, что Святослав еще пожалеет, что погубил его батыров, и что отныне дружбе между ними конец.

Еще Йовко поведал, что Калокир настаивал, чтобы Святослав продолжал поход. Мол, перемирие Византии нужно, чтобы силы собрать, а потом Цимисхий снова нападет. Но князь знал, что нет у него столько войска, чтобы решиться на новый поход и вновь произнести знаменитое «Иду на вы!». Да и ромеи старались уладить все миром, дары роскошные ему поднесли, оружие богатое. Говорят, Святослав на дары едва взглянул, а оружие ему понравилось. Сказал, что для будущих побед такая сталь пригодится. Пока же надо было силы накопить, вызвать подкрепление с Руси да набрать новые дружины в Болгарии.

– Мы думали уже, что все уладилось, что мир настал, – продолжал Йовко, глядя на воду в ручье. – Я при царе Борисе в Преславе состоял, был главой его конницы. Правда, настоящим главой там был все-таки Свенельд, но он в дела наши не лез, к казне царской не притрагивался и все больше за воинскими учениями следил. Одно время пошел слух, будто Цимисхий вернулся из Азии и собрал в Золотом Роге под стенами Царьграда великий флот, но мы все же надеялись, что ромеи опять с арабами схлестнутся. Вот и готовились к Пасхе понемногу. Спокойны были, зная, что перевалы в горах Хема охраняют отряды русов во главе с княжичем Глебом. И вдруг…

Малфрида только ахнула, узнав, что Глеб скрыл от Святослава, что к перевалам подступила мощная византийская армия. Более того, оказалось, что его уже обработали люди Цимисхия – мол, как же так, добрый христианин стоит за язычника Святослава, который разрушает храмы в Болгарии и насаждает идолопоклонство! Напомнили Глебу, как вся Болгария восстала, когда то же пытался сделать Расате, сын Бориса Крестителя, а теперь и князь-пардус задумал вернуть в прошлое многострадальную землю. И еще напомнили, что Святослав сделал с Филиппополем, вокруг которого доныне пустыня, которую люди объезжают стороной. Вот Глеб и сдался на их уговоры. Он не только пропустил ромейские войска через горные проходы, где легко мог бы их задержать, но и не сообщил о них ни Святославу, ни даже царю Борису, находившемуся в Преславе. А ведь Борис был христианским государем! Ну а после этого Глеб смиренно отправился к старшему брату и заявил ему, что от христианской Византии в Болгарии будет больше добра, нежели от язычества завоевателя Святослава. Не мудрено, что после этого князь самолично снес брату голову. Тот пожелал стать мучеником за веру – и стал. Но Преславу это уже не могло спасти. И Плиску. И город Диния.