Виктор Улин - Умерший рай (двадцать лет спустя)

Так думал я тогда.

Сейчас же не сомневаюсь, что Ольга прекрасно знала особенности своей одежды. И специально дразнила нас своим видимым, но недоступным телом. Более того, изучив женскую натуру, я уверен, что она ощущала мужские взгляды, трогавшие ее грудь. Они щекотали ее женское самолюбие и, конечно, доставляли удовольствие.

Но такие тонкости я понимаю лишь теперь.

А тогда я изо всех сил старался не покраснеть от смущения, заглядывая в приоткрывшееся окно. Но не делать этого просто не мог.

Уже через несколько дней работы я рассмотрел Ольгу по-настоящему. Грудки ее были крошечными – как я знаю теперь, у женщин такойконституции они и не бывают большими – но невероятно совершенными по форме. И наверняка очень упругими, поскольку, не подвергаясь действию силы тяжести, они всегда глядели прямо вперед. Лишь когда Ольга склонялась сильнее обычного, они все-таки опускались. Но не свисали, а торчалипод ее телом, как два маленьких нежных конуса, выровненные грузиками темно-розовых, почти коричневых сосков.

В общем, я уже знал Ольгину грудь, как свои пять пальцев…

…Пробираясь в виллу, я пятился, держа ее руку. Она следовала за мной почти на четвереньках. Склонившись так, что открывшееся тело просто наотмашь било меня по глазам. Я чувствовал, что сейчас можно все. И чувствовал желание оценить эту тайную упругость на ощупь.

Хотелось так, что выбравшись в пространство, я старался не поворачиваться к ней боком. Как будто в другом положении она могла не заметитьмоего неукротимого желания.

И… ничего не делал.

Несмотря на то, что женщина сама отправилась сюда со мной, я опять не предпринял ни одной попытки.

Моя золотая Тамара вселила уверенность в моей мужской силе. Но она оставалась чисто физической и не перешла на уровень сознательного. Настоящей решимостью я еще не обладал.

Мое тело горело, стонало и рвалось. Наверняка Ольга ощущала эти флюиды, окутавшие нас в тесном пространстве, и ждала чего-то от меня.

Но я боялся и ни в чем не был уверен.

Конечно, мне стоило хотя бы попробовать ее поцеловать. Или ненароком тронуть ее грудь и сразу понять, действительно ли она готова,или все лишь игра.

Я не сделал ничего.

Только жадно и бессильно пялился под ее футболку, пока она не выпрямилась.

Я был робок, застенчив и ни на что не годен, как старый тюфяк.

Проведя некоторое время в замке и подержавшись за ее руку, я вывел Ольгу обратно на простор пустынной улицы. Так и не прикоснувшись к ней по-настоящему.

Возможно, подсознательный страх вселяла трезвая мысль: если мое приставание будет отвергнуто, то рассыплются наши с нею, исключительные дружеские отношения.

Хотя нынешний опыт убеждает как раз в обратном.

Даже неудачная попытка по отношению к нравящейся женщине расставляет все точки над «i», делая дружбу еще более крепкой и доверительной.

Увы, повторить все с Ольгой по-настоящему я не смогу даже в своей следующей жизни.

Потому что не верю в реинкарнацию.

Впрочем, если допустить ее, то может оказаться, что исходя из свойств моей натуры, мою душу поместят в тело еще большего идиота. Который за всю жизнь вообще ни на что не решится и умрет девственником. Чтобы возродиться в очередной раз уже настоящим дубовым пнём.

Так что еще не все так плохо в моей жизни и судьбе…

День отъезда в Германию– который за всякими хлопотами уже казался недосягаемым – настал совершенно неожиданно.

Он был наполнен суетой, перетаскиванием припасов на вокзал и еще черт знает чем.

Но время не стояло на месте, и в конце концов день прополз и настал даже часотъезда.

Скорый поезд «Ленинград-Берлин» – «Schnellzug № 246», кажется именно 246, потому что обратно, я точно помню, он шел под номером 247 – в котором имелся дрезденский вагон, отправлялся с Варшавского вокзала.

Меня пришла провожать целая толпа друзей. Я специально собрал всех, кого смог найти в непривычно душном и жарком июльском Ленинграде.

В этих проводах и мне и друзьям виделось нечто мифическое.

Мой отъезд за границув 1983 году был событием такого невероятного уровня, что сегодня с ним не смог бы сравниться, пожалуй, даже отлет в космос.

Впрочем, похоже, так чувствовали себя и остальные. Потому что провожали всех.

Около Ольги, кроме отца-моряка, терся какой-то длинный парень.

Когда поезд тронулся, я не удержался и спросил, кто это был.

Не сделав еще(и будто зная, что не сделаю вообще) ни одной попытки к сближению, я уже по-настоящему ревновалсвою подругу к незнакомым мужикам.

Ольга пренебрежительно махнула узкой длинной рукой и улыбнулась, прищурив узкие серые глаза.

А поезд, незаметно набирая ход, увозил нас прочь из Ленинграда.

Хотя мне все еще не верилось, что еду я именно к западной границе СССР.

Сейчас у России на западе не осталось границ с цивилизованными странами. Моя несчастная родина отгорожена от нормального мира выморочными «государствами»: Белоруссией и Украиной.

Тогда Белоруссия была советской. И проезжаемые по пути Латвия с Литвой – тоже. Я везде чувствовал себя дома, везде мог выйти из поезда и что-то купить на имевшиеся рубли. Точно по песне, где человек шагал, как хозяин необъятной родины своей.

Но я не замечал несущихся мимо советских республик. Впереди меня ждало нечто неизведанное и даже непонятное: граница.

И как ее олицетворение – город Гродно. Один из нескольких пограничных пунктов тогдашнего СССР, пропускавший поезда на ту сторону.

Где нам предстояло из простых советских граждан превратиться в граждан, выезжающих за рубеж, то есть принципиально изменить статус.

А именно: сдать свои красные советские паспорта командиру.

Получив взамен тоже красные – но более глубокого цвета – паспорта заграничные.

И также решить обменно-денежные вопросы.

О деньгах тоже надо сказать пару слов, сделав очередное отступление.

Сейчас забавно вспомнить, что сам термин «свободно конвертируемая валюта», знакомый нынче каждому школьнику, я впервые услышал в интеротряде. Но даже не стал выяснять его смысл. Настолько далек был я – художник, танцор, поэт, гитарист, кларнетист и бог знает еще кто, эфирный и утонченный… – от денежных вопросов.

Но теперь мои взгляды несколько изменились. Тема стала интересной.

Я вырос на денежных знаках, которые в раннюю пору своего существования именовались «хрущевскими». Поскольку были выпущены Никитой Сергеичем в 1961 году для Великой Деноминации, о которой сейчас снимают фильмы.

В тот год общая денежная масса сократилось ровно в десять раз. Нечто подобное случалось и на вашей памяти, когда упразднялись миллионы. Но таденоминация была истинно Хрущевской: она носила своеобразный и однобокий характер. Являлась не простым математическим уничтожением лишнего нуля, а имела черты настоящей денежной реформы.