Юрий Иванов - Тот, кто придет за тобой

Мысль о том, что этот сосуд можно просто грохнуть о лежащий рядом валун не приходила Пашке в голову. Подобное святотатство не могло зародиться в мозгах этого неглупого человека, вполне законопослушного, работавшего к тому же следователем в одной из важных контор этого города. Может быть, парень и не был типичным эстетом на вид, душа его все же тянулась к гармонии.

Тихонько соскребая дерьмо с кувшина, Павлуха даже запел какую-то белиберду себе под нос.

Что же было в этом кувшине? Да что там вообще могло быть такого необходимого для обывателя, которому не хватало только денег и ничего более? Золото, брильянты? Да нет, конечно! Кувшин с золотом плавать не умеет. Карта с расположением старинного клада на атолловом острове Туамоту в Тихом океане?

А на хрена она, если у Павла даже загранпаспорта не было ( низь-з-зя!), как у лица имевшего определенный допуск. Родной город Романов, родная Романовская область – вот и весь его нынешний ареал обитания. Пятый год в отпуск собирается, дурак, и пятый же год не едет, – служба, жулье, труды-муды, дежурства, беготня от бывших баб к новым, денег не всегда хватает и прочее, прочее, прочее. Так, что не надо нам никого Туамоту, ну его на хрен!

Однако воображение нашего Пашки потихоньку разыгрывалось все больше и больше. Методично водя тупым ножом по бокам кувшина, он и вовсе отрешился от действительности, и в мозгу его медленно, как недавно виденный буксир на реке, поплыли пиратские бриги во главе с большим фрегатом, открывавшие пушечную пальбу по колониальному конвою с купеческими шхунами.

Корабли степенно разворачивались бортами, и борта взрывались огромными клубами дыма, летели ядра, валились мачты, накрывая развернутыми, рваными и продырявленными пулями парусами матросов купеческого судна. Суда сближались, и вот уже летели через борта абордажные крючья, жестокая схватка и предводитель пиратов с абордажной саблей в руке уже заорал своим головорезам: "Сарынь на кичку!…". Тьфу ты, это уже из другой оперы…

Паша усердно колупал обшивку кувшина, и вот уже верхняя часть его показала ему большой кусок девственно-коричневой обожженной глины.

– Крынка, что ли?! – бормотнул любознательный исследователь, и как следует колупнул ножиком основание у заделанного чем-то горлышка. Скорлупка треснула, и пробка, а это была именно сделанная из какого-то чуть вязкого материала пробка, пошла медленно, нехотя, но пошла – туда, куда выходят все пробки – наружу.

Вот уже пять миллиметров скрытой в кувшине части пробки, как узкий поясок, показались над горлом. Вот уже как мини-юбочка, показалась розоватая область полуторасантиметровой высоты, а вот уже показались ее розовые ножки. Пашка не выдержал этой пытки пробочным стриптизом, ухватился за голову кувшина и потащил ее наверх изо всех сил. Неимоверные усилия, приложенные неслабым мужиком, дали таки свои достойные плоды. С характерным громким "хлоп-п" пробка выскочила наружу и Павлуха, отшатнувшись от неожиданности, чуть было не свалился с бревна.

Вот он, момент истины! Чего делать-то, господи, вразуми? Переступить порог, заглянув вовнутрь, или оставить все как есть и выбросить находку обратно в реку?

Неожиданно Пашку вдруг охватил озноб – он испугался. Внезапно взмокший, он присел на свое бревнышко, держа открытый кувшин в обеих руках и боясь заглянуть вовнутрь. Что-то внутри его сопротивлялось тому, чтобы до конца выяснить что же там, в этом хитром сосуде.

Павел с детства был приучен к одному: со страхами надо бороться. Их надо было выжигать каленым железом, вырубать корни топором и выкапывать из глубин души большой штыковой лопатой, сжигая все это на ярком костре. Но страхи бывают разными.

Этот был бессознательным, глубинным, страхом животного, которым человек, несмотря на все его интеллектуальные потуги, оставался всегда. Его не выкопать – он слишком глубоко. Страх смерти. Но есть в человеке одно качество, которое способно победить и этот страх – неистребимая любознательность, неумолимо волочащая нас за шкирку вперед, к открытиям, к познанию и изменению мира, к поискам истины или еще чего-то, чего мы и сами себе объяснить не можем… Тяга к вечному движению – отличает нас от всех других существ.

А еще любопытство – это крючок, на который нас ловит некто невидимый для своих неведомых целей. Куда оно обычно заводит? Чаще к страданиям. Обычный расклад. Стремимся к счастью – получаем страдания, хотим как лучше, а выходит как всегда. Догадываемся, что так оно и будет, только вот сделать с собою ничего не можем.

Как начиналось, как развивалось и чем закончилось? Мы задаем себе эти вопросы, сидя у "разбитого корыта" надежд, и, вспоминая начало негативно оконченного движения, недоумеваем, а почему мы не остановили себя, почему дали затащить себя в омут. Ведь было же несколько путей, почему мы выбрали именно этот?

Кто нас толкнул на это? Бесы? Похоже. Если они питаются нашими негативными эмоциями, то это точно они. Непобедимое многоликое зло.

Этим незримым вершителям судеб скучно и они играют в игры-стратегии, ставя на кон человеческие жизни, создавая орды недовольных и передвигая границы. Души людские – разменная монета, эквивалент товарно-денежных отношений. Бонусы, очки. Жизнь – игра, игроки – боги, пешки – люди…

Любопытство, как всегда, пересилило страхи. Павел заглянул внутрь жадно раскрытого черного рта кувшина, освободившегося из плена собственного кляпа и словно готового заговорить своим загробным голосом с глупым человеком, открывшим то, чего тот постичь не в силах. И…!

И, конечно, ничего не увидел. Пусто и темно. Всплыл Корней Чуковский: "А в животе у крокодила – темно, и тесно, и уныло…". Разозлившись на свою недавнюю слабость, Сазонов легонько стукнул кувшином по бревну, на котором сидел, и в тот же час тот лопнул по вертикали, словно давно ждал этого. Лопнул геометрически правильно, так, как будто был склеен из двух частей, и распался. Ударил какой-то теплый и вязкий запах.

Паша редко бывал в церкви, но этот сладковато-удушливую вонь он запомнил намертво. Церкви, попы, черные клобуки, закопченные иконы и мерцание свечей… Хрень какая! Это-то к чему?

Распавшийся надвое кувшин содержал внизу слой застывшей черной смолы, из которой, ровнехонько посередине, торчало жемчужное полушарие, словно аккуратная женская попка, игриво выставленная из-под одеяла, для того чтоб ее чмокнули.

– Ну-ка, ну-ка! – Паша копнул своим ножичком у его основания, и оно тихонько подалось. Еще чуть-чуть, и из вязкого, почти твердого слоя смолы на дне кувшина, вылез на свет маленький матовый шарик, по-видимому, из стекла, размерами чуть больше мячика для настольного тенниса. Шарик был симпатичным и бессмысленным, как обычная стеклянная игрушка или сувенир. Он оказался неожиданно тяжелым для своих размеров, был идеально кругл, без каких-либо изъянов или шероховатостей, очень уютно лежал в ладони и, казалось, излучал какое-то тепло.