Владимир Колотенко - Дайте мне имя, или Прикованные к тени

– Я хочу стать твоим учеником…

Боже, в какие лохмотья он нарядился! Кажется, еще небольшое усилие и ветер разденет его донага. Ветер лохматит и его волосы, седая борода, как клок верблюжьей шерсти…

– … но позволь мне прежде…

Ветер крадет его слова, и ему приходится повторять снова и снова.

– … пойти и похоронить отца своего…

– Иди за мной, – говорю я, – и предоставь мертвым погребать своих мертвецов.

И жестом руки приглашаю его в лодку. Таких нужно просто тащить за собой, иначе они никогда не решатся. Я встаю и требую:

– Иди сюда!

Высоко задрав хитон и оголив кривые короткие волосатые ноги, он идет по воде, подходит к лодке и, как мешок, переваливается через борт. Теперь я слышу, как беснуется на ветру парус, словно кто-то хлопает в большие ладоши, затем лодка, вздрогнув, сползает с мели и, набирая скорость, разрубает носом обозленные волны. Ночь густеет, на востоке небо уже фиолетовое и, если присмотреться, на нем можно разглядеть ранние звезды. Большинство из моих попутчиков, а их человек пятнадцать, соблюдая такт, дают мне возможность отдохнуть. Они уже знают мою привычку, закутавшись в плащ, полулежа, дремать на корме, и не пристают ко мне с вопросами. Мы еще успеем наговориться. Ветер усиливается, приходится придерживать платок руками, чтобы его не сорвало с головы. Скрипит мачта, хлопает парус и кажется, что лодка вот-вот развалится на части. Но ко всему этому быстро привыкаешь. Пронзительные крики чаек, размеренный плеск волн, покачивание лодки… Я ни о чем не думаю. Вскоре я засыпаю крепким сном утомленного праведными трудами человека. Я приучил себя спать на корме и на камне, сидя и даже стоя, как конь, когда некуда прислонить голову, под открытым небом, в пещере, а то и зарывшись в песок. Так что спать на корме под убаюкивающую музыку волн для меня высочайшее наслаждение. Мне, как и любому другому, уставшему от забот прожитого дня, достаточно лишь закрыть глаза, и мир оставляет меня в покое… И вот мы летим с Рией, как две птицы, взявшись за руки, летим над синей рекой, следуя за всеми ее извивами, напевая… Я никогда не слышал, как она поет. Мы летим…

Вдруг:

– Спаси!..

Я не понимаю, откуда раздается этот тревожный звук. Секунду-другую я прихожу в себя, затем чувствую боль: кто-то уцепился и больно сжимает мое плечо, пытаясь прокрасться болью в мой сон. Что случилось? Только что мы с Рией…

– Тебя чуть было не выбросило за борт. Мы погибаем, а ты спишь…

И в самом деле, лодку швыряет так, что я едва не валюсь на спину. Если бы не эти крепкие руки, я бы уже барахтался за бортом. Волны встают стеной то слева, то справа, парус распорот, а лица моих попутчиков перекошены от испуга, в глазах – страх. Он едва просматривается сквозь пелену брызг, но не заметить его невозможно. Я впервые вижу их в таком отчаянии.

– Спаси же…

Они в панике. Они не верят больше в собственные силы. И похоже, что я – их последняя надежда. Мне приходится уцепиться за скамью, чтобы удержаться на ней. Ветер озлобился и в бешенстве дорывает парус, лодку бросает из стороны в сторону, как щепку. Я успеваю заметить, что силы многих уже на исходе, их выветренные лица искажены страхом, и они едва удерживаются в лодке, уцепившись кто за борт, кто за мачту. Порывы ветра срывают то и дело рой мелких холодных брызг и швыряют мне в лицо, как пощечину. За что, собственно?

– У меня нет больше сил…

Вокруг только злые, глубокие черные воды, грозящие гибелью. Зловещая пучина моря. Как победить хрипоту человеческой немощи? Я вижу, что друзья мои сломлены стихией и потеряли веру в себя. Слабость, которую они так открыто признают, меня раздражает. Не будь меня в этой лодке, разве они бы не боролись за жизнь? Я их не упрекаю, но мне не хочется быть свидетелями их слабодушия. Придется поупражнять свой голос и я не могу удержаться от проявления гнева:

– Что же вы, – кричу я, – что ж вы упали духом!..

Ветер срывает отдельные слова с моих губ и уносит в мрак ночи. Мой крик звучит, как обвинение не из ненависти к ним, от досады. Ведь не беда, что этот ветер ломает мачты и топит людей, зато он солью свежит лица смелых, треплет и рвет паруса трусливых.

– Что же вы так боязливы, маловеры?!

Я не выношу себя за этот укор, но ничего другого сказать не могу. Потом я буду сожалеть о своем гневе. А пока что, смирив раздражение, взбираюсь на корму, и выпростав обе руки перед собою, сбиваемый ударами ветра, прошу стихию:

– Умолкни…

Так просят ребенка перестать шалить.

И – о, чудо! – ветер тут же стихает. Будто ничего и не было. Будто не было рева волн, треска рвущегося паруса, скрипа мачты, будто не было этих криков о помощи и этого страха, переполнившего их глаза… Ничего. Конечно, для них это все – просто чудо. Чтобы море утихомирить одним только словом – такого они никогда не видели. А еще через мгновение на черной утихомирившейся поверхности воды уже трепетно колышутся жемчужинки золотых звезд отраженного чистого неба.

Когда я снова усаживаюсь на скамью и невзначай бросаю короткий взгляд на своих учеников – они стоят словно каменные. Понятно, что их поразило – чудо. В мгновение ока мне покорилась стихия. Но разве могло быть иначе? Неужели они до сих пор мне не верят? От такого неверия мне хочется поскорее добраться до своей цитадели духа. Мое одиночество уже ждет меня.

Даже если я соглашаюсь, споря с собой, что кто-то из них, слушая меня, понимает сказанное, я не перестаю сомневаться. Каждую долю времени мир стремительно шагает в будущее, и страх, что я могу не успеть поселить в их угрюмых душах свои истины, еще пугает меня.

– Слушайте, слушайте же!..

Я прислушиваюсь к собственному голосу и нахожу его прекрасным. Для многих он уже привычен, его металлические нотки, зычность, а, бывает и гнев, приводят их в трепет. Я не снимаю с себя вины за свои промахи, когда слова мои не проникают в их уши, а взгляды выражают растерянность или полное равнодушие. Это, считаю я, моя и только моя вина, когда кто-то, слушая меня, не слышит. Меня трудно обмануть, делая только вид, что понимаешь сказанное: я ведь все вижу, все слышу, все понимаю. Если же кто-либо по неосмотрительности пытается это делать, я не укоряю его. Я предоставляю ему право быть самим собой. Теперь от них требуется испытание собственного духа. Я теперь беспрестанно проповедую свои истины, точно зная, как коротка моя жизнь. Само собой разумеется, что я пекусь только об их счастье.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.