Михаил Кречмар - Хроники разрушенного берега (сборник)

Вместо чая он заваривал листья брусники, которые собирал в двухстах метрах от поварни на обдутой бровке берега. Зайцев он ловил столько, что даже морозил часть их тушек и создал на будущее небольшой запас. В тот же запас Бурзайкин определил и найденные в поварне сухари. Он положил себе есть не больше одного сухаря в два дня, предполагая, что они очень ему понадобятся на пути до Кал дана.

Кроме того, Бурзайкин начал делать лыжи.

В качестве заготовок для лыж он использовал толстый сухостойный ствол ивы-кореянки – чозении. Это было чертовски долгое занятие: сперва он принёс обрубок длиной в собственный рост в поварню, затем тщательно распустил его на две доски. Главной проблемой для Бурзайкина была невозможность наточить инструменты: обгоревшие напильники с этой задачей справлялись плохо. То есть топор с лезвием из мягкого металла они ещё брали, а вот зубья пилы-ножовки – уже нет.

Но древесина чозении была мягкой, торопиться было некуда, и, по утверждению Валерия, через пять дней ему удалось соорудить пару самых страхолюдных на свете лыж – шириной почти в две ладони и длиной полтора метра. Концы их он загнул над огнём в камельке, поверхность обжёг, крепления сделал из того самого брезента, который выпал из рухнувшего самолёта.

Надо сказать, что существование Бурзайкина в поварне было отнюдь не столь идиллическим, как можно было бы заключить из написанного мною. Зайцев из расставленных вокруг избушки петель начала потаскивать росомаха, да и вообще их количество в окрестностях оказалось конечным. Бурзайкин поймал и заморозил около двадцати зверьков, но за каждым следующим ему уже приходилось уходить всё дальше и дальше. Дни увеличивались, и надо было потихоньку решать – двигаться ли дальше на Калдан или ждать вскрытия рек здесь, в поварне на Чистагае.

– После того как встал я на лыжи, мне буквально море по колено показалось. Будто крылья обрёл. И это даже на таких, совсем страшненьких, которые у меня получились. Теперь я уже только отъедался и готовился к переходу. Сомнительно мне было, что по Чистагаю, особенно в его верхнем течении, можно хорошо сплавиться на плоту. А потом, когда в полутора километрах нашёл ещё одну ровную чозениевую сушину, решил сделать ещё одни лыжи.

Следующие лыжи Бурзайкин готовил про запас. Было очевидно, что его самодельные конструкции не очень надёжны и могут треснуть на жёстком насте или при пересечении буреломной тайги. Кроме того, он продолжал истреблять зайцев и морозить их мясо – в итоге у него оказалось почти двадцать килограммов зайчатины. И в начале апреля Бурзайкин, завернув в брезент свои в высшей степени нехитрые пожитки, покинул гостеприимную поварню неизвестного охотника и двинулся вниз, волоча за собой запасную пару лыж.

Проблему с ночёвками Бурзайкин решал просто.

Он добирался до более-менее значительного залома на берегу реки, складывал большой костёр и ложился рядом. Теплело, температура редко падала ниже минус двадцати по Цельсию, и овчинный полушубок, меховые штаны и унты неплохо защищали от холода. Лыжи он укладывал на снег, а поверх них наваливал охапку веток кедрового стланика. Несколько раз он устраивал пожоги на гальке, заваливал их тем же стлаником и мирно дрых, сколько дрыхлось.

– Исключительно расслабляющее дело эти пожоги, – чуть ли не мечтательно говорил Валерий. – Как в бане побывал: весь организм оттаивает и размягчается.

Однажды его путь пересёк след недавно поднявшегося из берлоги медведя.

– Встревожился я, конечно. Поглядел, откуда след, и обошёл то место, куда он направлялся, как можно дальше.

Я спросил его, опасался ли он во время своего странствия хищников – тех же медведей или волков.

– Волков? Да я про них и не думал вообще. Медведя, конечно, опасался. Весна же, он только после берлоги, жрать ему нечего. Да, встречал их следы раз несколько на своём пути. На самого не наткнулся, слава богу. Но, по правде сказать, мне тогда казалось, что не для того я из самолёта живой выпал, чтобы меня эта косматая тварь под конец дела сожрала. Гораздо больше я боялся под лёд провалиться. Но Чистагай становился всё шире и шире, и я шёл прямо по руслу реки, делая даже на моих убогих лыжах по сорок километров в день. Вообще надо сказать, что после того, как я вошёл в ритм, мне сам переход казался таким же бытовым мероприятием, как и жизнь в поварне. Проснулся, сварил зайчатины, поел, встал на лыжи – и в путь. Часам к пяти снова остановился, попил воды с иголками, снова двинулся. Ближе к семи-восьми часам начинаешь выглядывать, где тут дров побольше. Нашёл подходящее место – ну галечник чистый, рядом деревьев навалено – жжёшь костёр, рубишь лапник. Брезентом прикрылся и спишь. Через семь дней я уже был на Калдане.

Здесь перед Бурзайкиным встала дилемма – двигаться вверх или вниз по реке. Дело в том, что на Калдане в то время стояло два посёлка – один в ста километрах выше впадения Чистагая, второй – в ста восьмидесяти ниже. По некоторому размышлению Бурзайкин направился к тому, что ниже.

– Теплело с каждым днём. По льду уже пошла вода. Я опасался, что придётся пережидать распутицу на берегу. В принципе, я на это и рассчитывал, но надеялся, что смогу выйти на стоящие на Калдане охотничьи избушки.

Однако избушек прямо по берегам реки я не обнаружил. Все они стояли чуть в глубине, в полосе тайги. Искать их у меня не было времени: вся моя энергия была подчинена одному – быстрее вниз, вниз! К людям! Теперь они казались мне совсем близкими.

На самом деле Валерий Бурзайкин вышел на посёлок Сватай перед самым началом большой распутицы. Запасные лыжи он так ни разу и не надел…

В августе 1944 года бомбардировщик В-25 Mitchell готовился к взлёту в аэропорту «Уэлькаль». Вообще-то «Митчеллы» перегонялись на фронт в Европейскую Россию, где они использовались в качестве лидеров звеньев истребителей. Но этот бомбардировщик планировалось перегнать в одиночку в аэропорт «Черский» с грузом медикаментов и продовольствия.

Командир экипажа не ожидал от предстоящего полёта ничего неожиданного. В его распоряжении была превосходная машина с самыми современными для той эпохи средствами аэронавигации (достаточно сказать, что на «Митчелле» имелись радар и радиокомпас, практически неизвестные на наших самолётах такого класса), комфортным салоном, простая и удобная в управлении. Командир с сочувствием посмотрел в сторону отдельно стоящих на «взлётке» транспортников Г-2, переделанных из бомбардировщиков ТБ-3: там лётчики до сих пор летали в открытых кабинах.

С Чукотского моря, от плавающих вдалеке льдов, тянулся туман.

– Что по трассе с погодой? – спросил командир подошедшего штурмана.