Альфия Умарова - Жизнь, которая приснилась...

Поскольку была Клава в семье самой младшей, «поскребышем», то доставались ей лишь сестринские обноски. Нарядов у девчонки отродясь не было, и потому она спала и видела собственное, только ее, платье – ситцевое или из сатина, даже пусть из материного перешитое, но только специально для нее. С обувками совсем беда была: ношенные тремя сестрами до нее, они редко доходили до Клаши, разваливались по пути. Летом-то ничего, можно было и босиком пробегать – больше все равно не в чем, а вот зимой, заспавшись, оставалась без валенок – подшитые разбирали старшие. Опять приходилось сидеть дома или идти на улицу в худых, подложив внутрь соломы. Каждый день она давала себе обещание утром проснуться пораньше и отвоевать пару обувок, но сон бывал так крепок, что даже спрятанные ею под подушку с вечера чёсанки утром непонятным образом «уходили», а сестры снова смеялись над засоней.

Сестры вообще держали ее в черном теле, шпыняли по любому поводу, заставляли не по разу мыть полы или перестирывать белье. С собой Клавку по малости ее лет никуда не брали, но любопытство в девчонке пересиливало страх, и она украдкой, издали, подсматривала, как сестры вместе с другими девчатами в теплые летние вечера сидели с парнями на деревенской завалинке или прохаживались вдоль реки. И только хроменький брат Александр, повредивший ногу еще в детстве косой, очень спокойный, работящий, говоривший мало и всегда негромко, любил ее и никогда не обижал. В благодарность за это Клава дала себе слово: когда станет взрослой и родит сына, назовет его в честь брата. «Вот бы еще характером на Шурика походил…» – мечтала она. Слово сдержала: сына, родившегося, когда самой было девятнадцать, назвала Сашей, ну, а девочку, появившуюся на свет через четыре года, Машей назвал муж.

«Муж» – слово-то какое важное, взрослое. Клава стеснялась даже произносить его, а не то что представлять, что и у нее когда-нибудь будет «муж». Ей было почти восемнадцать, и она всерьез думала, что на такую «старую» никто уже не позарится. Наверное, потому и выскочила за первого, кто позвал, – длинного и худого как жердь, но веселого парня Сергея, приехавшего проведать своего армейского сослуживца. Пока гостил, приметил соседскую девчонку Клашу. Маленькая, шустрая, крепко сбитая, да еще, говорят, и работящая как трактор, Клава приглянулась ему сразу. А что, возраст уже подошел, жениться все равно когда никогда придется, почему бы и не на этой кнопке?! Да, росточком она не вышла, в пупок дышать будет, а с другой стороны и хорошо – никто не уведет. Попросил родителей друга стать сватами. С невестиной родней сговорились быстро, похоже, те были рады сбыть с рук Клавдию: хоть и родная дочь, а все равно лишний рот. Пусть муж кормит. Расписали их в сельсовете, вечерком посидели по-семейному – вот и вся свадьба. Через пару дней Сергей уже увез молодую жену, приданого у которой была подушка на гусином пуху да узелок с парой ношеных платьев и сменой белья, на свою родину, далеко от родителей.

Поначалу жили дружно, пусть и бедно. Муж не обижал, даже подарки иногда дарил, заначив немного из небогатой шоферской зарплаты, – сережки с цветными стеклянными камушками, колечко простенькое, платок… Клава радовалась подаркам – не было у нее такого в прежней жизни. А еще довольна была, что наконец-то вырвалась из семейного болота, из-под гнета сестер и необходимости нянчиться с их многочисленным сопливым потомством. Молодая жена энергично взялась обустраивать их с Сашей мазаный глиной домик в две комнатки, завела курочек, кровать с шишечками купила, а когда и вовсе «разбогатели», – платье, о котором не мечталось даже в детстве, – крепдешиновое, в мелкий красный горох, и туфли на небольшом аккуратном каблучке и со шнурками.

Сергей, бессребреник по характеру, выросший в детском доме и никогда не имевший ничего своего, кроме мнения, и то предпочитавший держать при себе, не был жаден ни до денег, ни до вещей. Ему хватало того, что у него есть, – не голый, и ладно. Не привыкший к разносолам, и в еде не привередничал. Коли не было в доме мяса, ел да нахваливал картошку с постным маслом и квашеной капустой. Человек с широкой и вольной душой, он не терпел жестких рамок обязанностей, радовался тому, что светит солнце, что есть кусок хлеба и дождь не мочит. А и намочит – не страшно, не сахарный! Но Клавдии всё было мало, словно родилась в семье, где никогда не знали нужды, всегда ели от пуза да носили самое лучшее. Тут они с женой категорически не совпадали, и потому ее упрекам не было конца: «Мало зарабатываешь, лодырь; Ивановы вон баню построили, а мы всё к соседям мыться ходим; с детьми не водишься, Сашка не слушается совсем, а тебе и горя мало; опять выпил, где ты ночевал, снова у бабы»…

Заполучив в мужья человека покладистого, позволявшего по своей незлобивости командовать собой, Клавдия словно отыгрывалась на нем за все годы, что ею самой помыкали. Мстила за свои детские унижения, к которым Сергей не имел никакого отношения. Но столько обид скопилось в ее не знавшей теплоты и ласки душе, что их надо было наконец излить. А на кого, как не на ближнего! Вот и доставалось мужу ни за что ни про что. И он, глядя на вечно и всем недовольную жену, удивлялся: и куда девалась та быстроглазая девчушка, которая всего-то несколько лет назад смотрела на него влюбленно, ловя каждое его слово, радовалась самой малости, подпевала ему звонким высоким голосом…

Долго терпел Сергей, однако всему есть предел: когда жена допекла бесконечными придирками и зуденьем так, что впору было либо ее прибить, либо самому в петлю, ушел от греха подальше, навсегда ушел, хотя ребятишек было жаль. Надеялся: вырастут – поймут. И простят, может быть.

А дети что, они как трава – и без отца тянулись к солнцу. Мать для них была всем – и отцом, и матерью, и «кнутом» и «пряником»: где поругает, а где и пожалеет. Но, чтобы не выросли тютями и рохлями, лишний раз не хвалила, телячьих нежностей в их семье не было. А вот трудолюбия и послушания требовала – не забалуешь. К возвращению ее с работы в доме был порядок, во дворе чистота, куры и собака накормлены, а на столе согретый ужин. Даже когда еще маленькими были, шалили редко. Если что-то ломали или разбивали – мать наказывала по-домостроевски, ставя обоих коленями на горох или соль – чтобы неповадно… Потому уже повзрослевшие Саша и Маша никогда не перечили ей: раз мама сказала, значит, так надо и так должно быть.

Прошло около пяти лет после армейской службы. Саша давно работал сварщиком на автобазе, на себя не тратился, отдавал всю зарплату в общий семейный бюджет. Да и попробуй не отдай: подруга матери – бухгалтер, всё докладывала, сколько да за что начислено и выдано. Ладно хоть «леваки» случались иногда, и клиенты платили за них когда рублями, когда спиртным. Часть денег – на карманные расходы, а «жидкую валюту»… ну не домой же ее нести! Заходил к друзьям, выпивали бутылку-другую. Да что с того? Организм молодой, крепкий, да под закуску хорошую – не страшно! Мать, правда, ругалась, отца-выпивоху поминала, лучше, советовала, бери деньгами.