Юрий Поляков - Треугольная жизнь (сборник)

В ту переворотную ночь, разволновавшись от бессонных воспоминаний, Олег Трудович встал с постели, пошел на кухню, осторожно открыл холодильник и шкодливо съел сырую сосиску. Когда он возвращался под одеяло, то услышал странный лязгающий гул, доносившийся со стороны шоссе.

В Москву входили танки.

На следующий день, к вечеру, в квартиру вломился возбужденный Каракозин и, задыхаясь, сообщил, что сегодня ночью обязательно будут штурмовать Белый дом, а отряд спецназа ищет Ельцина, чтобы расстрелять. Докукин с Волобуевым-Герке заняли омерзительно выжидательную позицию, но у него в багажнике «Победы» два топорика, которые он снял с пожарных щитов в «Альдебаране».

– Ну и что? – пожал плечами Башмаков.

– Как что? Пошли!

– Зря ты волнуешься. По-моему, они уже опоздали в гастроном, – заметил Олег Трудович, имея в виду гэкачепистов.

– Какой еще гастроном? Олег Трусович, ты зверя во мне не буди! Пошли! Я тебе дам топор.

– К топору зовешь? – Башмаков, покряхтывая, поднялся с дивана и покорно потек спасать демократию.

Шел дождик. «Победу» бросили возле зоопарка. Завернув топорики в ветошь и натянув куртки на головы, друзья побежали к Белому дому. Миновали серые конструкции Киноцентра. Свернули с улицы Заморенова на Дружинниковскую и помчались вдоль ограды Краснопресненского стадиона.

Вокруг оплота демократии щетинились арматурой баррикады. Темнели угловатые силуэты палаток. Горели костры. Только что с козырька здания выступал Станкевич, и народ еще не остыл от его пламенной речи. Друзья потолкались в толпе и набрели на кучку, собравшуюся вокруг плечистого парня, который объяснял защитникам, что в случае газовой атаки следует тотчас повязать лицо тряпкой, намоченной в содовом растворе.

– Говорят, еще мочой хорошо? – спросил кто-то из толпы.

– Мочой очень хорошо! – кивнул инструктор.

Дождик затих. Потом сидели у костра. Юноша в кожаной куртке и майке с надписью «Внеочередной съезд Союза журналистов СССР» включил транзисторный приемник и поймал радио «Свобода». Диктор из своего европейского далека со знанием дела сообщил, что на сторону народа перешел автомобильный батальон под командованием капитана Веревкина. Послышался гул моторов, и репортер спросил с задушевным акцентом:

– Господин Веревкин, почему вы выбрали свободу?

Знакомый ворчливый голос ответил, что выбрал он свободу исключительно по личным убеждениям и еще потому, что трижды писал в ГЛАВПУР о злоупотреблениях своего непосредственного начальника подполковника Габунии, а в результате сам получил выговор и был обойден званием…

– Скажите, господин Веревкин, армия вся с Ельциным?

– Конечно. И с народом тоже…

Снова из приемника донесся гул моторов и крики: «Ельцин! Россия!..» Но вдруг все это утонуло в завывающем треске, сквозь который прорвался на мгновенье голос Нашумевшего Поэта:

– Глушат, сволочи! – рассердился журналист.

– Ну и правильно глушат. Врут они там все, – отозвался работяга в нейлоновой ветровке.

Он сидел, подставив ладони теплу, и пламя рельефно высвечивало его широкие бугристые ладони.

– Нет, не врут. Они с нами! – объяснил журналист, махнув тонкопалой лапкой.

– А зачем им с нами-то? – удивился работяга.

– А затем, что они хотят, чтобы у нас тоже была демократия!

– А зачем им, чтобы у нас тоже была демократия?

– Они хотят, чтобы во всем мире была демократия.

– А зачем им, чтобы во всем мире была демократия? – не унимался работяга.

– Глупый вопрос! – пожал плечами журналист.

– Не глупый.

– Да что ж ты, дядя, такой бестолковый! – взорвался Джедай, с возмущением слушавший этот диалог.

– А вот ты, толковый, скажи мне: когда во всем мире демократия победит, кто главным будет?

– Никто!

– Не бывает так, – возразил работяга.

– Да пошел ты…

– Нет, погодите, надо человеку все объяснить! – заволновался журналист. – Вы хоть понимаете, что будет, если победит ГКЧП?

– Что?

– Прежде всего не будет свободы слова. Вам ведь нужна свобода слова?

– Мне? На хрена? Я и так все прямо в лицо говорю. И начальнику цеха тоже…

– А на партсобрании вы тоже говорите то, что думаете?

– Я беспартийный…

– Так чего же ты сюда приперся? – снова взорвался Джедай.

– Надоел этот балабол меченый со своей Райкой! Порядок нужен, – угрюмо сказал работяга. – Порядок!

– Это какой же порядок? Как при Сталине? – взвился журналист.

– Как при Сталине. Только помягче…

– Да ты… Ты знаешь, что возле американского посольства наших ребят постреляли? Знаешь? Ты хочешь, чтобы всех нас к стенке?!

– Ничего я не хочу. А ребятам вашим не надо было БМП поджигать. Вот вы в каких войсках служили?

– Я в этой армии не служил и служить не собираюсь! – гордо объявил журналист.

– Понятно.

– Я служил. В десанте, – ответил Джедай. – Ну и что?

– Я – в артиллерии, – сообщил на всякий случай Башмаков.

– А я танкист, – сказал работяга. – И когда у тебя броня горит, ты от страха в маму родную стрельнешь!

– Вот я и чувствую, что ты в маму родную готов стрелять ради порядка! – с каким-то непонятным удовлетворением объявил журналист.

– А ты маму родную заживо сожрешь за свою хренову свободу слова! – скрипучим голосом ответил работяга.

– А вот за это ты сейчас… – Журналист поднялся с ящика, расправляя девичьи плечи и взглядом ища поддержки у Джедая.

– Э, мужики! – вступился Башмаков. – Кончайте, мужики!

Но драки не получилось. Взлетела, ослепительно осыпаясь, красная ракета, запрыгали, упираясь в низко нависшие тучи, белые полосы прожекторов. Усиленный мегафоном голос потребовал, чтобы все отошли на пятьдесят метров из сектора обстрела. Появился инструктор в камуфляже. Он собирал бывших десантников и тех, кто говорит по-азербайджански.

– А почему по-азербайджански?

– Азеров на штурм погонят. Чуркам ведь все равно, кого резать.

– Да здравствует Россия! – громко крикнул журналист.

– Ну, началось! – радостно объявил Джедай.

Он развернул ветошь и протянул Башмакову пожарный топорик. Олег Трудович взял его в руки и внутренне содрогнулся от того, что топорик был весь красный, будто в крови. Он, конечно, тут же вспомнил, что на пожарном щите все инструменты, даже ведро, выкрашены в красный цвет, но все равно не мог отделаться от тошнотворной неприязни к топорику.

Через несколько минут дали отбой.

Журналист и работяга после всей этой предштурмовой суеты к костру больше не вернулись. Зато возник чахлый юноша с исступленным взором. Он стал жаловаться, что его не взяли в группу переводчиков. А зря! Ведь он в минуты особого вдохновения, выходя мысленно в мировое информационное пространство, может говорить на любом земном языке и даже на некоторых космических наречиях.