Юрий Поляков - Треугольная жизнь (сборник)

– …ПУ… Уже записала. Не волнуйтесь, вам перезвонят!

Перезвонили на пятую неделю:

– Аркадий Ильич вас ждет. Завтра в 14.15.

Сначала они долго томились в приемной, наблюдая, как два здоровенных охранника охмуряют ту самую телефонную секретаршу. Кроме милого голоска, у нее оказались длиннющие ноги и стенобитный бюст.

– Нетухлые дела у этого инвалида, – проскрипел Каракозин. – Смотри, каких «шкафандров» себе завел!

– Да и секретутка ничего! – добавил Башмаков, который после ухода Нины Андреевны вдруг остро затомился своим затянувшимся моногамным одиночеством.

– Высоко забрался, – покачал головой Джедай.

Ходили слухи, что к Верстаковичу нежно относится сам президент. Однажды после бурного митинга и совещания в узком кругу Ельцин очень сильно устал, так устал, что вели его буквально под руки, и Верстакович, случившийся поблизости, догадался уступить ему свою инвалидную коляску. Ельцину очень понравилось, как его с ветерком подкатили к ожидавшей машине, – и он запомнил предупредительного инвалида.

– Проходите, господа, – прощебетала секретарша, – Аркадий Ильич ждет вас!

– Мы не господа! Мы товарищи по борьбе! – гордо поправил ее Джедай.

Верстакович принял их в просторном кабинете с зачехленной казенной мебелью пятидесятых годов и длиннющим полированным столом для заседаний. Лишь японский телевизор с экраном в человеческий рост, трехцветный флаг да большая фотография президента на теннисном корте напоминали о новых временах. Бывший лидер Народного фронта даже вышел из-за стола и, опираясь на инкрустированную серебром трость, слабо пожал посетителям руки.

– Рад видеть боевых соратников! – устало улыбнулся Верстакович. – Проходите, не стесняйтесь! Скучновато тут, конечно, после баррикад, но ничего не поделаешь.

– Да ты и тут забаррикадировался – еле к тебе прорвались! – по-свойски пошутил Каракозин.

Чуткий Башмаков тут же отметил про себя, что шутка и особенно свойская интонация не понравились.

Верстакович был одет в модный двубортный костюм, изысканная бесформенность и элегантная обмятость которого стоили, вероятно, немалых денег. Волосы были явно уложены парикмахером, а брови – и это просто потрясло Башмакова – аккуратно пострижены.

– Чай? Кофе? Коньяк? – спросил Верстакович, усадив гостей и дав указания секретарше. – А вы знаете, кто здесь раньше сидел?

– Троцкий! – недобро предположил Каракозин.

– Не-ет… Тут был один из кабинетов Берии. Ирония истории! Так с чем пришли?

Он рассеянно, но не перебивая слушал их жалобы и постукивал по столу розовыми детскими пальчиками. Башмаков заметил, что ногти у него теперь ухожены и даже покрыты бесцветным лаком. Несколько раз по старой привычке Верстакович механически приближал их ко рту, но в последний момент спохватывался. Тем временем секретарша принесла кофе и коньяк, а шефу персонально на серебряном блюдечке – продолговатую оранжевую пилюлю и стакан воды. Башмаков взял рюмку – на него пахнуло настоящим, давно забытым коньячным ароматом.

– «Старый Тбилиси». Двадцать лет выдержки. Президент Гамсахурдия прислал.

– Если бы тебе еще президент Назарбаев жареного барашка прислал! – с мечтательной издевкой вздохнул Джедай.

Башмаков под столом аккуратно наступил на ногу Каракозину, но тот сделал вид, будто не понимает этого товарищеского знака.

– За великую Россию! – провозгласил Верстакович, чокнулся с друзьями минеральной водой и, морщась, запил таблетку. – Ну-с, продолжайте!

Постепенно, по ходу рассказа, его личико стало мрачнеть – и он сделался похожим на инфанта, взвалившего на себя, несмотря на отроческий возраст, тяжкий груз государственных забот. Один раз Верстакович не удержался и грызанул-таки розовый отполированный ноготь.

– Все, что вы говорите, очень правильно, – молвил наконец он. – Но давайте сначала разберемся с нашей многострадальной Россией. Канализация сегодня важнее космонавтики! Люди смертны, а космос вечен. Номенклатура этого не понимала. А мы, демократы, понимаем! Мы не можем больше платить за будущее судьбами тех, кто живет сегодня! К тому же космос, давайте наконец сознаемся, принадлежит всему человечеству. В сущности, не важно, кто первым ступит на тот же Марс – россиянин или американец. Главное, чтобы это был счастливый и свободный человек…

Верстакович посмотрел на них торжественно и даже с некоторым недоумением: почему никто не записывает его вещие слова?

– Чепуху ты городишь! – взорвался Каракозин, хотя за секунду до этого выглядел совершенно спокойным. – Даже коммуняки соображали, что космос…

– Что-о?! Не понял… – Аккуратные брови Верстаковича поползли вверх, а лилипутские пальчики куда-то под стол.

– Что ты не понял, гнида двубортная?! Ты что нам говорил тогда, у костра? Забыл?! Напомнить?!

Но ничего напомнить Джедай не успел – в кабинет уже входили «шкафандры», и на их тупых лицах было написано угрюмое торжество ресторанных вышибал, дождавшихся наконец своего вожделенного скандалиста…

– Ну и козлы же мы с тобой, Олег Тундрович! – только и сказал Каракозин, получив выходное пособие, которого едва хватило на бутылку водки.

– Попрошу не обобщать! – усмехнулся Башмаков: на его пособие можно было, кроме водки, купить еще и закуску. – Ты теперь куда?

– Буду двери обивать. А ты?

– Пока не знаю.

Он и в самом деле не знал. Поначалу ему казалось, новая работа найдется легко и сама собой, как это случалось прежде. Но потом вдруг выяснилось: никто нигде не нужен, а если и нужен, то зарплата такая мизерная, что не окупает даже стоимость проездного билета. И Олег Трудович впервые в жизни остался без работы. Это было совершенно особенное состояние, не имевшее ничего общего с отпускным богдыханством или выжидательным бездельем, когда переходишь с одной службы на другую. Он чувствовал себя белкой, которая много лет старательно крутилась в колесе, – и вдруг ее выпустили в вольер.

По утрам Катя и Дашка уходили в школу, а Башмаков спал до истомы, потом медленно завтракал, спускался в газетный киоск и покупал несколько газет – от ярко-красных до бело-голубых, затем в ларьке заправлял трехлитровую банку дешевым разливным пивом и возвращался домой. Лежа на диване и потягивая скудно пенящийся кисловатый напиток, он читал газеты, до скрежета зубовного упиваясь извивами борьбы оппозиции с демократами, что, по сути, больше походило на борьбу тупых правдоискателей с умными мерзавцами. Далее Башмаков переходил к разделам происшествий и читал о выкидыше, найденном в мусорном баке и якобы успевшем пискнуть перед смертью «мама, за что?!», о восьмидесятилетней старушке, зарубившей мясным топориком своего молодого сожителя за то, что тот отказался выполнять супружеские обязанности, о девочках-подростках, изнасиловавших участкового милиционера, или о самоубийце, упавшем из окна семнадцатого этажа прямо на карету «скорой помощи»…