Эдуард Тополь - Бисмарк. Русская любовь железного канцлера

Николай, конечно, был в курсе всего, что происходит в Берлине.

– Боюсь, Вильгельм отречется от власти, – произнес он.

– Вот именно, – сказал Бисмарк. – И этим подаст дурной пример всем социалистам Европы от Лондона до Москвы! Они решат, что таким образом могут избавиться от всех монархов!

– А вы роялист? – спросила Катарина.

– До мозга костей! – подтвердил Бисмарк.

Вечером, когда солнце опускается в море, а луна поднимается из-за Пиренеев, Бисмарк и Орловы если не верхом, то пешком гуляют по променаду. При этом Кэтти, разыгрывая расфуфыренных барынь, одевается так просто, что они смотрят на нее свысока и презрительно отворачиваются. И когда очередная напыщенная дура, сравнив одетого, как денди, Николая с этой «простушкой», явно приняла ее за содержанку и смерила уничижительным взглядом, Николай поддержал розыгрыш, сказав как можно громче:

– Ничего, мон амур! Завтра я куплю тебе выходное платье!

Кэтти засмеялась, а Бисмарк оживился:

– Кстати, про слово «ничего». В Санкт-Петербурге я брал уроки русского у одного вашего студента. Замечательный учитель, но все равно он не смог мне объяснить это понятие. Почему в ста разных случаях вы говорите «ничего». «Я вас обидел?» – «Ничего». «Вы проголодались?» – «Ничего». «Как вы живете?» – «Ничего». Но ведь ничего – это пустота, nothing!

Николай бессильно развел руками, а Бисмарк сказал:

– Кэтти, вы спрашивали, понравилось ли мне в России? Смотрите…

И Бисмарк показал им свой железный, сделанный им еще в Петербурге из ружейного шомпола, перстень, на котором по-русски было выгравировано: «НИЧЕГО».

– Это моя память о России. Когда дела идут хуже некуда или настроение швах, я смотрю на перстень и думаю: ничего, в России миллионы людей и хуже живут…

Сегодня это случилось.

С утра они, как обычно, ушли на прогулку подальше от Биаррица, гуляли в миндальных и тамариндовых садах, стреляли в тире, а потом, «укрывшись от людских глаз за скалами, поросшими цветущим вереском», плавали, ныряли и дурачились, как дети.

На четверть мили севернее Биаррица, в скалах у берега, они нашли узкое ущелье, и здесь, в изумрудной лагуне, Бисмарк, стоя по грудь в воде, обычно изображал скалу, а Кэтти забиралась ему на плечи и ныряла в воду, поднимая фонтаны брызг.

С берега Орлов индифферентно наблюдал за этой платонической идиллией, но ночью он в своих апартаментах с такой ревнивой энергией любил Екатерину, что Бисмарк не выдерживал, выскакивал из отеля, бежал к морю и с разбегу нырял в волны остудиться.

Однако днем он по-прежнему невозмутим, и сегодня после обеда расположился, как всегда, под окном своего гостиничного номера, а Кэтти, устроившись рядом, спросила:

– Так вы не демократ?

Бисмарк улыбнулся:

– Нет, ваша милая светлость, я не демократ и не могу быть таковым, я был рожден и воспитан аристократом!

– Пожалуйста, дядюшка! Расскажите мне о себе…

– Вообще-то, мои предки саксонские дворяне, – сказал он и поднялся, чтобы выбить трубку. – В двенадцатом веке они пришли на Эльбу через Нордмарк. Наверное, поэтому в юности я бешено влюблялся в англичанок. Одна из них была изумительно красива, почти как вы, и мы даже были помолвлены. Но я был нищим, и она вышла замуж за однорукого старика-полковника, имевшего высокую ренту, а я чуть было не застрелился…

Неожиданно из ее глаз брызнули слезы, она вскочила и набросилась на него с кулачками.

– Кэтти, что с вами? Кэтти! – изумился он. – Что случилось?

– Где? Где вы были? – зашептала она сквозь слезы. – Где вы были год назад?! – Затем порывисто отвернулась и бросилась прочь.

Бисмарк удовлетворенно раскурил свою трубку. Даже на холодной русской Неве случается ледоход. Он взял со своего подоконника чернильницу, перо и бумагу и написал Иоганне:

«С тех пор, как приехали Орловы, я живу с ними, словно мы совершенно одни на этой земле, и чуточку влюбился в эту хорошенькую госпожу. Конечно, она немного эксцентрична, в духе своих соотечественниц, но культурна и цивилизована в силу своего франко-немецкого воспитания».

Скорой почтой:

Samois-sur-Seine, шато Бельфонтен,

княгине Анне Трубецкой-Гудович

«Дорогая маменька,

в числе наших развлечений появилось еще одно – мсье Гардер, хозяин «Hotel d’Europe», пригласил в свой ресторан новую певичку. Теперь за ужином эта певичка с легкомысленным пером в шляпке, переходя от столика к столику, поет песенки Беранже – каждому столику на языке, соответствующем национальности отдыхающих:

Спев это французам по-французски, она переходит к следующему столику, к англичанам, и поет им по-английски:

Все хохочут, а у мужчин, судя по Бисмарку, даже прибавляется аппетит. Он снова заказал себе тройную порцию блюд и бутыль красного бургундского. Ты просто не представляешь, сколько он может съесть и выпить!

Держа в руке депешу, только что полученную из Берлина, Николя сказал ему:

– Барон, а вы знаете, что творится в Берлине?

Но Бисмарк, увлеченный едой и певичкой, лишь отмахнулся:

– Нет, я совершенно забыл о политике и не читаю газет.

А певичка тем временем продолжала:

– А зря! – сказал Николя Бисмарку. – Конфликт вашего короля и социалистов в парламенте дошел до кризиса.

Бисмарк посмотрел на меня:

– Надеюсь, меня не затребуют в Берлин. Тут певичка перешла к немцам и запела по-немецки:

– Напрасно надеетесь, – заметил Бисмарку Николя. – Наша миссия в Берлине сообщила князю Горчакову… Вы же знаете князя?

– Еще бы! – усмехнулся этот Гаргантюа, ломая хрустящего омара. – Я знаю вашего канцлера еще по Франкфурту, где он был русским посланником, а я прусским. Да и в России мы с ним часами беседовали у карты Европы. Он остроумный оратор и любит блеснуть перед иностранными дипломатами. Я многократно часами и с удовольствием слушал его назидательные речи.

Я с трудом сдержала улыбку, а Николя спросил:

– Это ирония? Не забывайте, что Горчаков мой шеф…