Сергей Сергеев - Штаны

Бо́льшую часть времени Громов проводил в лаборатории. В прошлом остались две жены, оказавшиеся несовместимыми с ним, трудоголиком и флибустьером, щемящие душу воспоминания о скоротечной любви с Марикой, еще какие-то далекие женщины с их прикосновениями, жарким дыханием, бесстыдными словами и капельками пота от бурных объятий.

Все они превратились в бестелесных призраков, не слишком обременяющих и без того перегруженную совесть.

А впереди была неизвестность.

«Нет, я все же позвоню Марике, – подумал Петр. – Почему, собственно, я должен ее сторониться? Пообщаемся чисто по-дружески».

Получилась уже не полуправда , а откровенная ложь, но Громов сделал вид, что этого не заметил.

Марика и Ратов не разговаривали друг с другом уже две недели. В воздухе повисло напряжение, искрившееся, словно два грозовых заряда, как только они переступали невидимую черту.

Почему так произошло? Марика даже не хотела об этом думать. Вдруг оказалось, что нежность в любой момент может смениться раздражением, безразличием, апатией.

Никаких причин для этого не было. Игорь – умный, обаятельный, успешный. Любит ее. И ничего не изменилось.

Каждая жена достойна своего мужа. Ратов – великолепен. Или все-таки изменился? Да, изменился. Совершенно другие глаза, напряженный взгляд.

«Смотрит на меня как на пустое место».

Марика услышала, как подъехал автомобиль.

Не заходя в дом, Игорь гуляет по дорожке, много говорит по телефону. Потом проходит к себе, принимает душ, утыкается в компьютер и засыпает далеко за полночь. Один. И так каждый вечер.

Они снимали дом в правительственном поселке в Петрово-Дальнем на Рублевке. Изумительный воздух, с реки тянет прохладой и свежестью.

В этом году затянулась золотая осень. Еще несколько дней назад на деревьях держалась обильная пожелтевшая листва. Она притягивала к себе солнечные лучи, излучала тепло, и казалось, что это будет продолжаться бесконечно долго.

Сейчас тоже неплохо. В воде отражаются кроны деревьев, над прибрежными зарослями плывет туман. Она любит спать обнаженной, с открытым окном, под теплым одеялом.

Дай бог терпения пережить это. Все еще будет хорошо. Просто у Игоря сложный период. Она даже помнит, как все началось.

Первые месяцы их совместной жизни Ратов переживал эмоциональный подъем, готов был горы свернуть, рисковать, работать круглыми сутками. И ласкал, любил ее. Покрывал поцелуями ее руки, волосы, все тело.

Она очень боялась перемен, но он не мог остановиться и с радостью принял предложение перейти из Кремля в правительство. Еще бы – сразу в кресло министра по экономической реформе.

Его не смущало, что «министерство реформ» существует только на бумаге. Даже не на бумаге. Скорее в головах тех, кто предложил ему должность с красивым названием. Первые и сумбурные наброски. И абсолютнейшая пестрота мнений, как, что и зачем реформировать.

Да и стоит ли этим заниматься, пока страну корежит от кризиса, который уже объявили успешно преодоленным?

А он, сволочь, не отпускает, трясет и лихорадит. Особенно любит нагадить после оптимистических обещаний и прогнозов. На следующий день или ближе к вечеру.

Мечтатели! Противно об этом вспоминать. Наивные. Сейчас время не идеалистов, а жестких и циничных прагматиков.

Что, не знала она этого? Конечно, знала. И понимала, каких сил этот эксперимент будет стоить Игорю. Хотела поддержать его.

Но все остановилось, застопорилось, отодвинулось на неопределенное время. Как-то легко и незаметно отменилось. В традициях отечественного бизнеса: у тебя деньги, а у меня товар. Хорошо, я пошел за деньгами, а ты за товаром. Разошлись и никогда больше не встретились.

Хорошо еще, что его оставили работать в администрации на Старой площади. Правда, переместили на более скромную должность. Пусть знает, что нельзя метаться между Кремлем и Краснопресненской набережной.

Тандем – он, конечно, тандем, но нужно и голову на плечах иметь. Суету никто не любит.

Ратов даже заболел и попал в больницу. Она пришла навестить.

Он лежал в отдельной палате на первом этаже старого здания с номенклатурной мебелью, оставшейся от советских времен. С инвентарными бирками. Через балконную дверь можно выйти сразу в парк.

– Прикольное место, исторические фильмы снимать, – сказала она.

Марика надеялась, что Игорь улыбнется, как прежде, возьмет ее руку и будет говорить, что он соскучился.

Однако Ратов тяжело вздохнул и сообщил:

– Вот лежу тут и думаю: как бы нам исхитриться, чтобы получилось ну хотя бы не хуже, чем у китайцев.

– Придумал? – спросила она. – Это все, что ты хочешь мне сказать?

«Ну не дура! Нашла время обижаться».

А он запомнил и, когда вышел из больницы, похудевший, пропахший лекарствами, непривычно суровый и почему-то испуганный, стал сторониться ее. Тогда они и переехали в Петрово-Дальнее.

«Чтобы быть подальше друг от друга», – усмехнулась Марика и отошла от окна.

Ратов все еще шелестел листьями вдоль дорожки. Словно крот, выползший из норки.

«Сегодня холодно, он замерз. Простудится. Нужно выйти к нему. Любая на моем месте давно бы вышла и помирилась. Но он сам не хочет. Я же вижу».

Из зеркала на нее посмотрела красивая молодая женщина с блестящими черными волосами и гордо посаженной головой.

«Стильная, эффектная, ничего не скажешь. Но глаза! Припухшие и тревожные. Портят все впечатление».

Игорь не может забыть разговор, о котором она не переставала сожалеть. Хотя какая разница? Не в тот раз, а чуть позже поговорили бы. Все равно случилось бы. К этому шло.

«Вот Громов мог понять. Лучше не думать и не вспоминать. Игорь простил, что было на Сахалине. И все складывалось хорошо. В принципе. Черт ее дернул тогда ляпнуть!»

– Игорь, ты стал слишком самоуверенным. Нечего переживать. Сам виноват.

Он вздрогнул, как от удара. Зря, напрасно, ну зачем это сказала!

– Я виноват? В чем?

– Нужно быть в команде. А у тебя слишком много гордыни. Самый умный, всех презираешь. Разве я не вижу? Я устала, устала. Ты очень тяжелый человек. Тебе об этом не говорили?

Вот это было уже явно лишнее. И ведь знала, что нельзя злить его, тем более несправедливо. Она должна была остановиться, но ее понесло.

– Ты говоришь, отменили реформу. Какую? Тебя отменили, Игорь, чтобы не задавался. И знал свое место.

– Не тебе об этом судить. В общем, не лезь не в свое дело. Ты в этом вообще ничего не понимаешь! – Впервые он был груб, разозлен. Еще чуть-чуть и ударит ее.

И странно, ей очень хотелось, чтобы так и случилось. Ну пусть даст ей пощечину. Она заслужила.

– Видишь ли, дорогая, – зловещим голосом добавил Игорь – слово «дорогая» было произнесено как «дрянь ты последняя», – если бы я не был гордым, как ты говоришь, вряд ли мы были бы вместе.