Владимир Шибаев - ЯТАМБЫЛ

– Насчет? – голова Степы начала клониться.

– Ну, того, который пулю выпрашивал.

– А-а… Я бы, может… Если б знал, что так выйдет, и не ходил. Не пошел бы на ту встречу. А у вас как вышло?

– Чтой-то не помню, позабыл. Кажись, отменилось все. Знаешь, как в жизни – то вдруг: давай, давай, а то будьте любезны – все свободны, приговор заменяется прямо в зале. За отсутствием состава и конвоя… Так то. Между прочим, Степа, из всех этих балаганов, как в сказочной древней жизни неосознанных людей, есть три путя. Одна узенькая тропка ведет на тот свет. Я там был, можно сказать, еле выбрался, и, согласно с классиком, мы туда боле ни ногой, ни ухом, ни рылом. Мы пойдем другой путей. Можно выведать, кто все это подстроил, придушить и вернуться на развилку. Как тебе?

– Пока будете душить, все перемрут у развилки.

– Вот и я думаю. И третья путя, запасная, но главная будущая магистраль. Надо народец на время успокоить посредством верного средства – капель там, пообещать что, чтоб все вдруг как закоченели от дум – бывает изредка, ну… столбняк берет. Как помнишь в моей истории, где стрельнуться кто хотел. Чуть погодили не спеша, а потом все рассосалось. А дальше сама жизнь на лучшую сторону и пойдет, а? Ты как?

– По мне, так все пусть просто что-нибудь работают. Строгают, может, чего не допилили.

В этот момент дверь хлопнула и распахнулась, и в комнату, озираясь лунатиком, ворвался генерал Гаврила Дипешенко в кальсонах и полном сюртуке с именным оружием, изготовленным к бою. Ничего не разбирая, он уставился на выпивающих.

– У нас все пришло в порядок, Гаврилыч, – как можно ласковее произнес Степа.

– Вы, товарищ, лучше не палите, ночью то, – предположил любезный мужичок. – А то, не приведи, промажете, пораните только зазря…

Глаза Дипешенко посветлели, он отступил в проем двери, тихо прикрыл ее и произнес негромко «Здравия желаю», и зачем то со свистом дунул в дуло.

– Хороший боец, – задумчиво глядя на дверь, прошептал Федот. – Ладно, засиделся я, чай. Спать не устал? Да, слухай, Степа, чуть я не позабыл. Это ты работу то спрашивал? Ну там, «могу»… чего-то – «ищу».

Лебедев поглядел на мерно покачивающийся в поле зрения стол, стул и на накрепко привинченного в нем Федота, но ничего не сказал…

Мужичок стряхнул с трухлявой газетенки остатки еды, послюнявил пальцы и начал разглаживать жеваную страницу, пошевеливая губами и изображая еле движущимися пальцами волнение.

– Мне тута вот… сказывали… значится… дай-кось… пораспросить-то… стервь… а, вот. Вот, Степа. Вот тут у меня. Давай помогай, чем бог подал. Слухай… Значит, в городе Рапалле в Итальянской республике в каком-то годе было совещание. Значит, бумаги разные, подписи. И не смогешь ли ты дернуть мне где-нибудь ксивочку-директивочку за вот такой цифирью? Глянь, – и Федот квадратным ногтем отчеркнул номер, намалеванный на газете, похоже, дамской помадой.

Степа молча сел за компьютер, мужичок спешно пристроился рядом. Степа удачно вошел в сеть через свой отросток радиоканала, чудом еще существующий в эфире (как здорово, что вовремя слез с вечно трещящего телефона) и понесся чесать узелки. Мининдел, Госархив, Аркадия Самойловна Двоепольская и ее личный девичий дневник, СИСМИ.

– А СИСМИ поломаешь? – уважительно крякнул мужичок, следя за летающими Степиными пальцами.

– Пока нет.

– А чего так?

– В зеленой и желтой зоне этого добра точно нет.

– Кто сказал то? – мужичок доверительно схватил Степу за его щелкающие пальцы.

– Ребята шутили. Миром правит информация, – открестился Степан.

– Так ты в фиолетку залезай, – неожиданно и как бы несуразно брякнул мужичок.

Степа повернулся к Федоту и прямо поглядел на него. Мелькнуло «а ты Федот, да совсем не тот».

– Не требуется. Уже нашли. ПО архиву бабкиных воспоминаний графини Анхальт-Датрино «Свидетель века» фонда Гуггенхейма. Такого письма как у Вас, с номером, где дробь, нету, а без дроби могу прочесть.

– Кто подписал то ксивку?

– Сами знаете, что спрашивать? Иосиф Виссарионович… А с дробью такого и нету.

– Эта мне начерт. Есть, Степа, есть. Да не про нашу честь. Так ужо миром правят людишки. Ла-адно…

Федот вновь ухватился за газету и заерзал над ней, почесываясь и кряхтя. Потом поднял голову и широко улыбнулся.

– Ну а давай-ка ты мне, милый, письмецо одно, что в марте месяце сорок лет назад отправила жена английского наследника одному коблу конному полковнику с яйцами до земли. Знамо только, что тама про предложеньице нашего одного ба-альшого начальничка то ли продать, то ли подарить одну магистральку, и приказ срочно прибыть с конем, сбруей и рысью.

Степа помчался по архивам лондонских желтых газеток, зачем то зря заскочил в канцелярию Виндзора, улетел в частную голубиную почту, а потом просмотрел список поручений клеркам и разносчикам записок скачек в Эскоте. Но нашел совсем не там.

– Вот, – сказал он, отирая пот со лба. – Про все есть, а про сбрую нет.

– Сними копийку-то, – смиренно попросил Федот. – Только черте в старье копошиться. Бежим в сегодню. Гадь. Совсем затесалась. Да ладно, я на память, прости ради что совру. Один наш паренек, специалист, лет с десяток назад контрактовал, ну, на подработье, в этом, как его… – и мужичок опять закрутил газетку, – Гартин… Гентир… Геттингене. В лаболатории ихней. По неафишируемому контракту. Давай-ка ты мне этого парня.

Степа упал в мидовские, академические архивы. Ничего. Поломал по дороге пару ключей внутренней картотеки журнала «Сайнс».

– Не мудри, – скомандовал при этом Федот. – Ближе к любимой всеми жизни. Билетные кассы, списки спецрейсов.

Тут же Степа взялся за доверенности на жилье, стэки клиентов магазинов лабораторного оборудования, страховая группа «Закрытые ворота», ожоговая клиника в Мюнхене. Через час в собираемый файл плавно втекла не очень качественная фотография худого мужчины на дружеской вечеринке из архива БНД. И постепенно, будто соткавшись из побитой временем пряжи добровольных донесений, торжественных школьных благодарностей, грубых медсправок, нервно оформленных заявок на научные публикации, почему-то затесавшихся писем дамского ручного и машинописного исполнения, заботливо сохраненных специальными людьми поздравительных открыток, зловато-торжествующих заключений коллег и финансовых отчетов, – перед Степиными пьяноватыми очами замельтешил худой, суетливый, постоянно бегущий куда то гражданин с явными признаками тяжелого отравления идеями о каких-то газах, о пертрубациях с костяком генома, о перенасыщенности мистических «вторичных растворов» столь же фатальными «финальными композициями». Человечек был злой, от злости же постоянно хоть чем-нибудь непонятным болен, и совершенно неудобный для полезной дружбы и любой любви.