Владимир Шибаев - ЯТАМБЫЛ

Лишь на дальнем сиденье нехотя шевелилась куча трепья, собранная на скорую руку по окрестным помойкам из огрызков телогрейки и цветных заплат. Время от времени на её пахучую поверхность по-черепашьи вытягивалась сплюснутая кривая голова и оглядывала похрустывающее морозно-туманное нутро бредущего впотьмах транспорта, слепо таращась на еще одного пассажира, напряженно и неудобно пристроившегося несколько впереди.

Изредка к этой же фигуре обращал самодельную трубу, наспех собранную из шершавой желтой прокуренной ладони и седого волосатого уха, и наш упорно трущий искры заиндевелого окна старичок и пару раз даже прошамкал: „Ась? Чегой-то, ась?“

А присел впереди, скособочившись и слышно перешептываясь сам с собой, некий вполне еще молодой мужчина, но с бледным, землистым, под цвет заоконной мглы лицом и сухим, неподвижно – не в пример чуть подпрыгивающим и теребящим пустоту рукам, – вперившимся в снежный волнистый занавес взглядом. Можно было бы повторить для тугоухого старичка наиболее ясные фрагменты этого вряд ли осознанного шепота, возможно и складывающиеся в осязаемую картину, но не то что этот пожилой, тертый жизнью до лишних дыр, но и какой-нибудь выпираемый на покой колючей молодой порослью кафедральный профессор, ловкий софист и стоптанный годами интриган, вряд ли изловчился поймать смысл среди шелестящих невнятных пассажей:

– Интересно, отчен дом. Что это? Заочно очень отчий дом… Где это?

А я где?… Напишу открыто и ясно – жду предложений любого рода… Черт, какого еще рода, женского? Знаете, разыгрывать эти маньеристские страсти… да еще маленькими дамскими ручками с хищными когтями на концах… Буффонада, Лебедев… А что делать? Ситуация складывает крылья и камнем вниз… Но чтобы звучало не подло и не униженно… Хорош гусь, сам вьехал на тропу какой-то индейской потасовки с пухом, перьями и гортанным визгом. Нет, что-нибудь в сети нацарапаю… „Готов предложить проворные руки и крепкую голову“. Дьявол, какие еще „проворные“?

Пассажир осмотрел, ища посторонней помощи, свои холодные жесткие руки, серую, когда-то новую пуховку с проектами дыр на локтях, порылся в медью звякнувших карманах, но так как ни быстрого, ни бодрого отзвука в себе не ощущал, решил поглядеть насквозь через железку крыши вверх, в дальние промозглые выси, с которых, каждому ясно, могло снизойти что-нибудь полезное, совет или намёк, или укор.

Но увидел пухлое, в венце оренбургского пуха лицо кондукторши, припухшими же губами спросившее:

– А в пургу что? Плотим или как? Предъявляем?

Пассажир дико покраснел и, не медля, начал раскопки медяков в кармане, перекладывание слишком мелких монеток в стопки и бормотание: „вроде сходится… нет“, „сейчас тут вот, ещё одна“, „погодите-ка… куда ж“.

Но тётка не годила. Из неё медленно, как с колокольни бухало:

– Вот Вам, граждане. Веерные отключения. Прорывы трубоводов.

В телефоне – хоть с покойником вой. Ответьте мне, – крикнула, при этом замотанный старичок пугалом вскочил и нерешительно опять вдвинулся в угол. – Ночью стаи пацанособак покусали вчера два транспорта. А они всё не плотют. Вот трамвай сейчас без энергии с перебою встанет, вот я вам позавидую со мной здесь ночевать. А они всё не хочут. Вот на окраинах то люди всё насквозь, на память понимают. Мутное дело. Отчего где. Срам.

– Зовут то как? – спокойно и мирно спросила.

– Лебедев его звать, разве не видно? – неожиданно, по-утячьи крякнул голос сзади.

Пассажир обернулся и с удивлением обнаружил, что расцвеченная заплатами телогрейка с кривым навершием-головой переместилась из угла и пристроилась прямо сзади.

– Никто его не звал, пешком бы топал, – нехотя процедила мумия стрелка и опять впала в охранный транс, прикрыв уже поврежденные годами амбразуры глаз.

– А Вам почем известно? Меня звать Степан, – спросил пассажир у кривого соседа сзади, смахивающего на форменного урода и, пожалуй, горбуна.

– Почем не спрашивай, теперя все дорого, окроме оплаты конечного маршрута вознесения, – миролюбиво прошамкал издалека замотанный старичок.

– Докуда едешь? – пристала кондуктор.

– Детсад, – с трудом вспомнил, сея остатки денег в снежную кашку, Стёпа.

– Когда только вы в школу соберётесь. Неучи, – отпечатала и пошла, прихрамывая на правую, в чуть большего размера валенке, ногу.

– Как-так неучи, попытался обидеться на самом деле чрезвычайно обрадованный чем-то Стёпа, может быть намёком сверху, дошедшим через железную крышу до суровой муниципальной тётки.

– Два образования, это не фокус с блюдцем и каёмочкой.

– Два образования, все равно что два отца, – мечтательно протянул, не разжимая век, стрелок-безотцовщина.

– Давай-ка, грамота беспробудная, без новообразований, не пужай ты публику энтой медикаментой, – недовольно отвернулся старичок.

А сосед сзади тронул Степины плечи своими коротковатыми даже ему ручками-клешнями и неожиданно теплым тоном промолвил:

– Позвольте полюбопытствовать, Вы случаем, не технически ли образованный специалист? Я, знаете, всегда робею, видя грамотное гражданское лицо, сумевшее прогрызть все эти наполненные чертежами и схемами анналы. А то все кругом полиглоты-политологи, люмпены или стража всех этих несчастных ходячих полутрупов. Промышленная сметка нынче атавизм. Вы внушаете своим благоразумным шепотом вполне приятное беспокойство. И эти два образования, это, надеюсь, не ночная шутка-страшилка?

– Да, – коротко ответил Лебедев, полуобернувшись. – Я компьютерщик. За шутки теперь не платят, да и Вам не до них, думаю.

– Как знать, – протянул горбун. – Кабы весь зад наперед знать, можно не горбатиться, – и примолк.

А сквозь Степину размягшую память, светлую память действительно дважды образованного специалиста с заметным техническим уклоном, в мгновение потеснив тяжело текущую отраву нынешних забот, весенним хороводом пролетели лица любимых учителей, уже укрытые тусклой паволокой времени, раскланиваясь и добросердечно кивая и ему, и им же утыканным сложными функциями каким-то листкам и конспектам, помчались, пританцовывая на лужах, листьях и ключицах симпатичных быстроногих студенток, тополиные июньские дожди после сессий, побежали, разлетаясь и сплетая узоры капли весёлого пива, прыгающего из бутылок и кружек. Вспомнились ужимки и по балетному лёгкие прыжки вдоль доски строго-витиеватого профессора Кукса, колдующего над варевом из комплексных переменных, вытаскивающего с хитрой улыбкой нашкодившего имбицила, как мошенник-факир ленту Мебиуса из рукава, нить рассуждений из озарённой в тысячный раз его счастливой улыбкой будто какой-то разломанной игрушки… Промелькнули в памяти дотошные, до пота, до рукомотаний перед носом, до немоты схватки у аудиторной доски с полуглухим профессором Иткиным, нарочно путавшим студентов в лабиринтах „форм“ и“ колец» и, вдруг оравшим в полной, мёртвой тишине туго забитой аудитории – «Тихо, изверги-тихо!» Напомнили о себе лёгким уколом в печень сессионные посиделки вскладчину, пробежал по нервам милый сердцу преддипломный мандраж и наконец припомнился красный дипломец, с глаз долой упрятанный под слой начатых и впопыхах кинутых научных черновиков. Да…