Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния

– Досточтимый имам ал-Мысри сказал, что ты примчался из Карашкента?

– Да, это так, великолепный, – ответил писец почти шёпотом.

– Говори громче.

– Прости, у меня сорван голос… – Он метнул взгляд на имама, который адресовал ему успокоительный жест. – Но я постараюсь.

– Что теперь с Карашкентом – после прихода кочевников?

Писец развёл руками: так, словно отчаялся найти пропажу.

– Поверишь ли, великолепный, что Карашкента больше не существует. Стены разрушены, а что ещё стоит, то объято пожаром. Город доблестно сражался, но долгая осада и великое множество неверных – всё это превзошло человеческие возможности. И Карашкент пал.

Хану показалось, что от выбранной им позы немеет нога, он повернулся на другой бок и понял, что это ему только показалось. Нахмурив брови, он спросил:

– Но кто они такие, эти самые монголы?

Голос его звонко разлетался по залу, между тем как к напряжённому полушёпоту писца приходилось прислушиваться. На лице писца проступил ужас.

– Не знаю, – ответил он, – в жизни мне не доводилось встречать таких людей… Да и люди ли они?

– Не понимаю тебя.

– Они пришли откуда-то с севера… возникли внезапно… низкие, грязные, крепкие.

– И что?

– Понимаешь, владыка, в них есть нечто такое, что неподвластно разумению, данному нам Аллахом. Ведь если кто побеждает в битве, у того хотя бы глаза горят. А тут… Когда они вошли, когда закончились уличные схватки, то оставшимся в живых – всем, до последнего младенца! – велено было покинуть убежище и выйти наружу. И вот, без обычных в таких случаях склок, они вынесли и тут же поделили между собой добычу, а тех, кто побогаче, резали на куски прямо на месте, допытываясь, где спрятаны их сокровища. Тем, кто сопротивлялся им, вскрыли животы, а затем уничтожили их семьи, близких, приспешников, друзей, вплоть до грудного ребёнка и последнего слуги. Веришь ли, где было народу много тысяч, без преувеличения не осталось и сотни. Но самое страшное, что всё это они проделывают так буднично, бесстрастно, словно повинуются какому-то лишь им доступному повелению, как если торговец раскладывает свой товар перед лавкой или писец очиняет калям. Они не боятся боли, им нет дела до страданий тех, кто не монгол. Они ценят умение ремесленников, которые им полезны, но ровно до тех пор, пока нужда в них не отпадёт, и тогда убивают их, как и любых других, чтобы не было нужды делиться с ними пусть даже горстью награбленного зерна. Они ведут счёт каждому пленнику и любят укладывать мертвецов в аккуратные горы – детей, мужчин, женщин. Они вообще… аккуратны в этих делах. А женщин насилуют прямо на глазах у мужей, да, впрочем, у всех людей, как если бы дело происходило перед стадом овец, которых потом режут, чтобы уменьшить поголовье… И если мы люди, а они за людей нас не держат, то кто тогда они сами?

В наступившей тишине никто не обратил внимания на появление в дверях вызванного ханом визира, который, многократно кланяясь, прошёл несколько шагов внутрь зала и замер в почтительной позе. Хан задумчиво ковырял длинными ногтями сушёные фрукты. Чай остыл.

– Ты красноречив, писец, у тебя красивая речь. Должно быть, окончил медресе? – наконец проговорил он. – Кровь стынет в жилах от твоих сказок. Но каков боевой пыл у монголов?

– Их так много, великолепный, что им безразличны собственные жертвы. Поэтому они идут до конца.

– У страха глаза велики! – вскинулся Кара-Куш. – Можно подумать, что это войско самого шайтана, а не свора грязных кочевников, которые расплодились, как саранча, в какой-то заросшей степи! Тебя послушать, так они ничего не боятся!

– Больше всего они боятся своего хана, – склонил голову писец. – Другого страха у них я не увидел. Но хана своего они боятся так, как самый низкий раб не боится своего хозяина. Имя ему – хан всех монголов.

– Ну а сам-то ты видел его? Собственными глазами?

– Совсем недолго. Издали.

– И каков он собой?

– Большой… В золотом шлеме на голове с султаном из перьев райских птиц. Сильный… Одного его взгляда довольно, чтоб загорелись поля… Я видел его издали.

– Ага! – Кучулук-хан увидел визира. – Вот и дорогой Элькутур пожаловал! Хвала Аллаху, вино не выбило тебя из седла! Слыхал ты этого писца?

Визир кивнул.

– А не кажется ли тебе, хм, что перед нами обыкновенный лазутчик, которого монгольский хан послал, чтобы вселить в нас трепет?

Визир опять кивнул.

– Вот что! – Он хлопнул в ладони и, дождавшись появления двух стражников, велел: – Доставьте-ка этого красавца в зиндан. Я поговорю с ним позже. – И, повернувшись к онемевшему писцу, бросил: – Когда тебе выкрутят яйца лозой и вырвут ногти, мы узнаем, что ты ещё вспомнишь интересного.

– Великолепный… – только и вымолвил писец, уводимый стражниками.

Вытирая платком взмокший лоб, имам выступил вперёд.

– Прости, мой повелитель, – произнёс он, задыхаясь, – но это несправедливо. Я хорошо знаю этого человека. Он служит в медресе Карашкента и пользуется уважением духовенства. Он пришёл ко мне, и это я позвал его сюда. Какой он лазутчик?.. Прошу тебя… Это несправедливо.

– А кто сказал, что мне нужна справедливость? – усмехнулся хан, но по тому, как дёргалось у него веко, было видно, что усмешка получилась напряжённой. – Скажи, Элькутур, что нового слышно об этом хане северных дикарей?

Всю ночь прокувыркавшийся в гареме и потому изнывающий от головной боли визир кашлянул и ответил:

– Всё то же. Свиреп. Мне подтвердили, что в Отраре Ианал-хану в глаза и уши залили расплавленное серебро, и хан самолично наблюдал за казнью.

– Ну, это мы и без тебя знаем. Зачем Ианал-хан перебил караван, который монгольский хан отправил шаху? Это месть.

– Ещё он разрушил Карашкент.

– Только что об этом говорил писец.

– Прости, я пришёл позже.

– Ладно. Какие подробности?

– Чтобы войти в город, забросал ров телами пленных и по ним уже провёл конницу…

– Довольно!

– Видишь, – вмешался имам, – писец не врал. Отпусти его.

– Я сам знаю, что мне делать! – Кучулук-хан почесал бороду. – Странный он, этот дикий хан… Зачем столько бессмысленных жертв и разрушений? Похоже, он очень мстительный и не прощает обид. Сколь же глуп оказался хорезмшах, когда обрил бороды двум послам монгольского хана и в таком виде отправил их назад! Думал ли он, чем это обернётся? – Он хохотнул было, но смех получился невесёлый.

– Вряд ли, – заметил имам с плохо скрываемой язвительностью.

Визир изобразил на лице кисловатую готовность поддержать смех и вдруг сказал:

– Ураган какой-то. – И, спохватившись, поспешно добавил: – Гарнизон мы укрепили. Фуража в достатке. Еды хватит на месяц, может, полтора. Люди готовы биться до конца. Мы выдержим.