Ольга Веснина - Баблотура 1: сборник рассказов

– Не твое дело.

– А вот мое. Какая, какая? Стать великим и могущественным, чтоб у тебя в ногах все валялись? Притом сделать это, не вставая с дивана и со стаканом в руке.

Он определенно пытается вывести меня из себя. Вот говнюк. Ну уж нет, не доставлю ему такого удовольствия. Отвечаю, стараясь прибавить в голос равнодушия и иронии.

– А почему бы и нет? По-моему, очень даже здорово. Замечательная мечта.

– Не мечта, а мираж, понимаешь? Мираж! Мечта вперед должна толкать, ввысь подымать, а это? Иллюзия!

– Весь мир иллюзия.

– Ага. И тараканы – иллюзия. И ноги, которые к линолеуму прилипают – тоже. Может, и я тебе тоже кажусь?

– Ой, да иди ты. Хочешь чистоты – пылесос за шкафом. Мне некогда – я жизни учусь у мэтра.

– Тогда как ученику настойчиво рекомендую – протри хотя бы пыль с окон, а то солнца днем не видно.

Встаю, подхожу к окну, пишу пальцем на стекле: «ИДИ НА ХУЙ».

– Устроит? – улыбаюсь.

– Тьфу ты…

– Не плюй на пол.

– Отлезь, гнида.

– Молодец, читал. Можешь гордиться.

Он нервно пожимает плечами и закуривает. Я тоже. Молчим. Нет, ну как же он меня достал. Ничем не лучше меня, а все учит, учит… Все нутро выел мне, скотина, своими нравоучениями. А чего, я с ним, собственно, церемонюсь?

– А пошел-ка ты, – говорю, – куда-нибудь. Все, надоел. Видеть тебя не желаю.

И, не прощаясь, хватаю его и бью об стол…

…Шум, звон, осколки во все стороны, вся рука в крови, даже лицо порезало осколком. А, черт, третий раз за месяц уже. Нет, ну сколько раз я твердо решал, что пью с зеркалом последний раз?! Надо будет в гости завтра кого позвать.

Выливаю остатки водки на окровавленный кулак, сгребаю со стола скатерть вместе с осколками, пустыми бутылками и объедками, и выбрасываю с балкона. Все, теперь – спать, надо спать. Завтра опять тяжелый день. Завтра придется до хозяйственного тащиться, за новым зеркалом. Ну, хоть в люди выйду. В кой-то веки.

Валерий Палыч возвращался с родительского собрания в школе № 46 Ленинского района города Челябинска и бормотал себе под нос: «Сейчас приду домой и устрою этому голодранцу сладкую жизнь! Совсем очумел – кошку школьную задрал! А я все думал, зачем он себе ногти такие длиннющие отрастил – сволочь такая! И ведь грязища такая под ногтями этими. Говорил я ему – отстриги ты пакость эту, а иначе я сам отстригу, да не ножницами, а пилой по металлу! Ослушался, гаденыш. Получит у меня, мразь мелкая. Хорошо хоть телефоном новеньким я обзавелся – будет на что отвлечься, пока сволочь в туалете запертая будет орать, чтоб я его выпустил». Валерий Палыч держал в руках новенький телефон – одну из последних моделей модной фирмы с изображением обгрызенного яблока. «Вот как тут яблоко пиднадкусано, так и я этому чувырле скажу свои ногти кусать», – вслух произнес сие нелогичную нелепицу Валерий Палыч. Было ему на тот момент 47 лет. Шел он по узкой улочке, час был поздний – 21:16 по местному времени, люди уже разбрелись по своим каморкам и готовились ко сну после тяжелого рабочего дня. Лишь одинокий бомж, прозванный хулиганистыми дворовыми мальчуганами Казбеком за длинный нос-бородавочник, вдруг чихнул во сне и рухнул со скамейки. Но это произошло в ста шестидесяти семи метрах от Валерия Палыча, поэтому он не слишком потревожился.

Валерий Палыч продолжал идти и что-то бормотать себе под нос. Снег хрустел под ногами, и мужчина вдруг вспомнил, как такой же звук издавала его давно ушедшая в мир иной бабка Марфуня, полвека проведшая в звучном кресле-качалке. Ему вдруг стало не по себе – бабка всегда отбирала у него леденцы-петушки, принесенные доброй соседкой. «Вырастишь – сам будешь у всех отбирать, – ворчала старуха. – А пока отдавай мне петушка, гадыш!», – да, так она и говорила – «гадыш», сверкая беззубой улыбкой, от которой мальчику Валерке становилось совсем уж не по себе.

Валерия Палыча передернуло, и как раз в этот момент его кто-то сшиб с ног. Валерий Палыч упал лицом в снег, а нападавший стал размашисто бить его по голове. Мужчина обмяк после четырех ударов. Рука, в которую был заключен новенький телефон, разжалась, нападавший схватил аппарат в руку и спешно удалился.

Бомж Казбек в эту секунду во сне обмочил штаны, и ему стал гораздо теплее.

Валерий Палыч очнулся через 26 секунд после того, как у него отобрали телефон. Он был цел – трещала лишь голова, и он (видимо, находясь в состоянии шока) рассмеялся этому факту: «Ну и бандиты сейчас пошли. От них голова болит меньше, чем от водки родимой», – изрек Валерий Палыч хриплым шепотом.

«Жаль, телефон был хороший. Жаль», – с некоторой грустью произнес мужчина, однако не похоже было, что он очень сильно расстроен произошедшим. Он побрел домой, немного хромая, в шапке, сдвинутой набекрень. Нос раскраснелся и распух – сейчас Валерий Палыч внешне мало чем отличался от бомжа Казбека.

Через 16 минут и 12 секунд Валерий Палыч позвонил в дверь собственной квартиры.

– Кто? – раздался подростковый голос.

– Я, – лаконично заметил Валерий Палыч.

– Кто – я? – съязвил подросток.

– Ты мне шутить вздумал! – вдруг взъерепенился Валерий Палыч, и только размахнулся ногой, чтобы шибануть по двери, как вдруг она открылась, и Валерий Палыч, не удержав равновесие, оказался второй раз за полчаса в позе лежачего.

– Батя, это кто тебя так? – вдруг увидел положение вещей подросток. С Валерия Палыча спала шапка – обнажились слипшиеся от крови жиденькие волосы.

Валерий Палыч вдруг резко вскочил – во время своего полета на пол он заметил в руке сына нечто знакомое.

– Лучше скажи, откуда у тебя этот телефон? – прошипел отец и незамедлительно влепил своему сыну в ухо. – Отца вздумал грабить! Отцааааааа!

Казбек спокойно спал на лавке. Мимо него, всхлипывая, прошел направлявшийся в свой подъезд одиннадцатилетний Володя Рейнгольд. Он очень боялся идти домой. 37 минут назад он отпросился у родителей в магазин за чипсами. Выйдя из магазина, он встретил какого-то мужика, через 16 секунд после знакомства лишившего Володю его новенького телефона.

Стенки тонкие. Невозможно тонкие стенки. И вот из-за этих тонких стен я слышу каждый ее вздох, стон, крик, шаг… Они снова ругаются из-за какой-то хуйни, а я сжимаю кулаки и стираю слезы со щек. На утро, когда он уйдет, хлопнув дверью, я буду опять: объяснять, уговаривать, топать ногами, – чтобы она бросила этого урода. А она устало вздохнет, закурит последнюю, в сотый раз, сигарету, и грустно скажет, что никому кроме этого урода она не нужна. Мне нужна, дуреха. Мне.

Отворачиваюсь, сжимая кулаки. Она лишь качает головой, грустно улыбается и гладит меня по голове, как маленькую девочку: