Александр Сорочинский - Восток – дело тонкое…

Ей пришлось двигаться вприпрыжку, так как я окончательно проснулся и пошёл как обычно, а хожу очень быстро, поэтому идти рядом со мной своим шагом невысокая Таня просто не могла успеть. И только когда мы вышли из здания общежития, она вдруг вскрикнула: «Ты оставил свой рюкзак!». Не останавливаясь, не снижая скорости, произнёс: «Не вопрос!», – и потащил её вокруг здания к открытому окну своей комнаты. Крикнул Володе про забытый рюкзак, и тот без промедления, не глядя, выбросил мне его из окна второго этажа. И хотя поклажа состояла почти полностью из сменной одежды, всё-таки хорошо, что тюк приличного веса не попал в нас с Таней! Эта мысль промелькнула вскользь, не вызвав никаких эмоций. Одной рукой тянул за собой Таню, – другой накинул на плечо лямку рюкзака, и после этого, уже без приключений, мы добрались до аэропорта Внуково. Впритык по времени успели к своему рейсу, в последних рядах прошли регистрацию и полетели в Душанбе.

За время полёта, вся газированная вода, разносимая стюардессой, положенная и мне, и сидевшей в соседнем кресле Тане маленькой была проглочена мной, без малейшего возражения со стороны соседки, догадывавшейся, каково мне сейчас!

Во время полёта она сказала: «Знаешь, сегодня в учебную часть деканата пришло сообщение о гибели нашего однокурсника Виктора. Его придавило где-то в сибирской тайге неудачно спиленной им самим огромной елью. Он просто побежал от неё по направлению падения». Таня назвала фамилию – Волынский, и я вспомнил этого нескладного домашнего московского еврейского мальчика с чёрными, как смоль курчавыми волосами, в больших роговых очках и с постоянной виноватой улыбкой на круглом полудетском лице. Над ним постоянно подшучивали на курсе. Я не очень представлял себе, как он будет выглядеть, и что будет делать в полевой партии, где и условия жизни, и люди значительно грубее и жёстче, чем в Москве, тем более, в его образованной семье. Но, конечно, не ожидал, что это несоответствие закончится такой быстрой трагической развязкой.

Деревом его придавило или его очки, лицо и волосы не понравились какому-нибудь пьяному бичу – не знаю, да и никто никогда не узнает. Местным властям и деканату была представлена официальная версия гибели Виктора, в которой он и был объявлен виновником несчастного случая. Если же это было не так, то вершится суд над истинным убийцей и выносится приговор ему в тайге без участия официальных властей по своим неписанным таёжным законам, «суровым, но справедливым» – как утверждают сами местные жители.

Мне было жаль Витю, но ухудшить моего теперешнего физического состояния это трагическое известие всё-таки не могло, потому что хуже было уже некуда. Огорчение, как вода сквозь еле заметную щель в металле, проникло куда-то глубоко внутрь моего сознания. Там оно затаилось в виде разъедающей ржавчины, ожидая лучших времён, когда владелец души будет в состоянии достаточно эмоционально воспринять эту новость и адекватно отреагировать на неё.

Сознанию нужно, чтобы я посочувствовал несчастливому сокурснику, так рано и нелепо прервавшему свой путь на этом свете, пожалел его молодую непрожитую жизнь, в общем, расстроился, как следует. Надо сказать, что мой холодный расчётливый, прокурорский разум никогда не щадил мягкую, гораздо более чувствительную душу. Наверное, это необходимо, чтобы душа выстояла в нашем беспощадном мире. Но всё равно, считаю своё сознание очень жёстким, иногда и жестоким по отношению ко мне, можно было относиться и мягче, снисходительнее к душе, когда-то может быть и пощадить её. Всё-таки обе эти эфемерные материи находятся в одном теле, можно сказать являются самыми близкими родственниками!

Через два с лишним часа приземлились в аэропорту Душанбе, тогда ещё столицы Советской Социалистической Республики Таджикистан. Впрочем, от социализма там было преимущественно название, и в то время, да и, наверное, никогда, советской власти в полном объёме, в нашем понимании социалистического народного хозяйства, производственных отношений, всего образа жизни – там не было.

В течение всего времени пребывания в Таджикистане ловил себя на мысли, что нахожусь не совсем в СССР, да вроде и не за рубежом, а в какой-то новой, ни в одной энциклопедии, не описанной общности людей. И вполне вероятно, что смогу принять душой этот неизвестный меняющейся мир людей. Мне нетрудно будет полюбить эту дикую природу жаркой страны, расположенной: между крутыми высокими горными хребтами и в долинах бурных горных рек с ледяной водой, на безводных почти безжизненных, выжженных солнцем землях и в цветущих оазисах. Возможно, приму и своеобразную жизнь местных обитателей, но никогда не сумею до конца познать, понять и стать для этого мира своим. Здесь я буду всегда пришлым чужаком. Может быть, для кого-то и дорогим, и желанным, но всё равно чужестранным гостем.

В аэропорту Душанбе, едва шагнув на выходной трап, всей кожей почувствовал горячий сухой воздух, с головы до ног обдавший меня душной знойной волной. Жар излучало и раскалённое бетонное покрытие аэродрома, и здание аэровокзала. Раскалённый воздух с лёгким запахом битума дрожащими знойными волнами, искривляющими для глаз видимое пространство, поднимался и от площадки с недавно уложенным асфальтом перед аэровокзалом. Все каменные сооружения здесь добавляли перегретого воздуха и без того невыносимо душной для европейца атмосфере таджикской столицы. Город Душанбе в этот приезд я плохо рассмотрел, так как мне было не совсем до него, или лучше сказать, совсем не до него! В посёлок Разведчиков, к месту, своей трудовой деятельности, мы поехали на небольшом грязном и снаружи и изнутри автобусе марки ГАЗ, с длинным «носом». Эти автобусы в России уже практически не использовались, однако это было не единственное их отличие.

Как только автобус заполнился грязными мешками и не очень чистыми аборигенами – исключительно мужчинами, стали ярко видны и другие отличия! Во-первых, дышать стало просто нечем, дезодорант бы здесь явно не помешал. Во-вторых, почти все пассажиры жевали смесь, называемую местными жителями – «насвай», или «нос» состоящую из смеси птичьих экскрементов, гашеной извести и табака. Делали они это с таким удовольствием, что, видимо, им была вкусна эта отрава, правда, сам я её не пробовал, и даже желания пожевать эту дрянь не возникло. «Насвай» при жевании выделял никотин, который поступал в кровь человека, то есть, практически являлся традиционным местным видом курения. Только никотин поступал в кровь не через лёгкие, а через слизистую оболочку ротовой полости и носоглотки.

В-третьих, многие вместо «насвая» – курили обыкновенные сигареты и самокрутки из крепкой махорки. В результате всего этого в автобусе, несмотря на движение и открытые окна, дышать было нечем не только из-за непередаваемой смеси «ароматов», но ещё и просто из-за острой нехватки кислорода в воздухе. В-четвёртых, некоторые курили, судя по запаху, явно не табак, может быть марихуану или гашиш, или ещё что-нибудь подобное, не знаю, в этих вопросах не специалист. В-пятых, температура в тени была +50 градусов, на солнце – гораздо больше, а в разогретом автобусе при парниковом эффекте – было просто невыносимо жарко и душно. Случайно дотронувшись до металлического корпуса, нашего «железного коня», я чуть не обжёгся и быстро отдёрнул руку – на нём, как на достаточно хорошо разогретой сковородке, смело можно было жарить яичницу! Эта непринуждённая обстановка привела к тому, что полтора часа в пути показались мне вечностью, а вылез из автобуса хоть и едва живым, но уж, безусловно, абсолютно излечившимся от тяжёлого похмелья.