Александра Романова - Контактная импровизация

Удерживая в себе просветленное состояние, переношусь через мосты, стараясь не очень заглядываться на панорамные разлеты реки и силуэты набережных, знакомые с детства. Петр Николаевич – мой издатель и редактор – ждет меня в своем клубе литературно-концертного назначения, где продаются книги и кофе и по вечерам играют разные хорошие люди всякую никому не известную музыку.

– О, заходи, – Петр Верлухин напоминает сенбернара, который по своей доброте никого не ест и даже ни на кого не лает, потому что очень сильный и очень умный. Он стал писателем так давно, что успел сочинить целую библиотеку. В Питере осталось всего несколько писателей, которых называют классиками, так вот он один из них. Его лично поздравляют великие люди со всяческими юбилеями, и в Смольном нет двери, которая была бы перед ним закрыта, но он не памятник самому себе, и благодаря этому уникальному качеству Верлухин обогатил русскую литературу парой десятков хороших писателей. Он находил их в сети, печатал им книжки и выпускал в полет. Мне повезло быть в этой стае.

– Привет, – вот сейчас мне придется признаться, что я бездарь. – Ничего не пишется.

– Совсем? – он расстроился.

– Я думала написать про конец света, но только ленивый об этом ничего не сказал. Все только и делают, что обсуждают, как именно наша Земля налетит на небесную ось.

– А хороший сюжет, зря отказываешься, – он гений, ему любой сюжет хорош. В дверь кабинета просовывается узкое, поросшее беспорядочной растительностью лицо.

– У нас засорился туалет, – печально произносит лицо и исчезает.

– Вот тебе и конец света. Можешь и не писать, твое дело, конечно, но только ты учти: у тебя в запасе полгода, чтобы о себе напомнить, потом начнешь как с нуля. Напиши про любовь, про мужика, а то я уже волноваться начинаю, может, ты девочек любишь? Хотя это тоже сейчас нормально. О девочках тогда напиши, не стесняйся.

Он уходит разбираться с сантехникой. Конечно, только девочки вокруг, что еще обо мне думать. Не уезжать же, не выпив кофе, прошу себе эспрессо и, обернувшись, приседаю от неожиданности. Игорь. Это мой персональный человек-бумеранг. Я его от себя отбрасываю, он некоторое время летает где-то, а потом прилетает и больно ударяет в темя.

– А я тут твою книжку читаю, – демонстрирует обложку, чтобы я не сомневалась.

– Мысли материальны, – выхода нет, придется сесть и разговаривать, только в глаза ему смотреть не хочется, потому что он взгляд ловит и держит. И делает это со значением.

– Ты мне снилась… – произносится это так, словно бы я специально пошла к нему сниться. Да, безобразие какое, надо извиниться и прекратить являться во снах к мужчинам. Про вид, в котором я ему привиделась, уточнять не буду. Он поправляет прическу, снимая и надевая обратно ободок. Бабский такой жест.

– Как выставка проходит? – мне больше не о чем спрашивать, а сразу убежать неудобно.

– Успешно, – под этим надо понимать, что он сводил туда своих студентов и престарелую маму. – Студентов вот своих водил, показывал.

Пью принесенный кофе и стараюсь не открывать рта, поскольку ядовитые колкости так и мечтают выскочить наружу.

– Я на днях был на прекрасной выставке, есть такой русский художник – Левитан, – я сейчас его укушу. – В корпусе Бенуа, – и смотрит так нежно, словно бы просто поддерживает светскую беседу. А я злюсь все сильнее, несколько непропорционально ситуации, потому что можно было бы просто поддержать шутку, а во мне очень серьезная ярость закипает. – Я удивляюсь, как ты можешь не ходить на выставки….

У него самозародилась странная легенда обо мне, в которую он свято верит. Суть ее заключается в том, что я никуда не хожу и ничего не смотрю, потому что я не хочу это делать каждый день. А сам он так устроен, что посещает большинство мероприятий, стараясь таким образом занимать одинокие и бессмысленные вечера. Наши же с ним отношения совпали с периодом, когда у меня было несколько проектов одновременно и тратить время на скучное ничегонеделание я не могла, а большинство выставок и премьер подпадают именно под это определение. Но Левитан – это уже слишком.

– Я была на Левитане, – вынужденно вру, мысленно обещая сегодня же посетить эту эпохальную экспозицию.

– Надо же…

За соседним столиком мужчина, похожий больше на подземного гнома-книгочея, разъясняет брызжущей восторгом девочке-студентке особенности перевода с идиша глагола «пламенеть», и они с наслаждением перекатывают звуки гортанного языка. Сказывается близость университета – интеллектуальный бульон настолько наваристый, что двум молекулам тесно, сейчас пойдет кристаллизация.

– Слушай, а какой стандартный размер листа оргалита? – внезапно переношу наш разговор в деловую плоскость.

– Ну, метра три на полтора. А зачем тебе? – Игорь никак не может поверить, что я тоже художник, несмотря на то, что мы окончили один и тот же институт с разницей в пять лет, имеем примерно одинаковые дипломы и состоим в одном Союзе художников. С той только поправкой, что он в театральной секции, а я в секции живописи. После мухинского искусствоведения я таки самоопределилась и пошла учиться в Театральную академию, где из меня сделали художника негуманными, но действенными методами. Игоря воспитали там же.

– А знакомый плотник есть? – я продолжаю свой внутренний мыслительный процесс, и мне нужны ответы.

– Нет, что ты задумала?

– Я задумала одну игру, в которую, если повезет, сыграет весь город, и, если повезет еще больше, я сделаю то, чего никто и никогда не делал. Где тут ближайший строительный? Хотя можешь не отвечать, я уже вспомнила, – меня поднимает и уже несет к выходу.

– Давай увидимся как-нибудь? – Игорь вскакивает и пытается меня то ли проводить, то ли удержать.

– Да-да, конечно, увидимся, – обещаю на лету. Мной движет влюбленность в идею, которая вполне способна заменить любовь к мужчине. Чудовищно, но женское образование пока обязательно, а я его явная жертва. Уже в дверях оборачиваюсь и бросаю на Игоря оценивающий взгляд: может, он мог бы дать мне необходимый эмоциональный заряд? Нет, не он. Но будем искать.

Мне не впервой таскать по улицам странные предметы: за годы учебы в Театралке с чем только я не ходила. Огромные папки – это самое невинное. Однажды мне надо было перетащить метровую голову зайца из дома, где я ее наваяла, к заказчику, который жил на другом конце города. Дело было весной, и я пересекла Каменноостровский, Марсово поле, Садовую и часть Московского проспекта, неся на плече чудовищное животное, и это доставило мне удовольствие. Иногда я ходила с пучками разноцветных перьев, порой с охапками тканей – машины-то не было, а сегодня перенесла из соседнего магазина лист оргалита и связку дров, чтобы придать листу твердость. Неожиданно выяснилось, что при размере метр семьдесят на два семьдесят оргалит начинает неприятно прогибаться и закручиваться. Приходилось оббегать лист то справа, то слева, подтягивать его и подволакивать, постоянно попадая под это невыносимо нестабильное полотно. Если бы не лед, это была бы абсолютно провальная операция. И как я потащу эту штуку до места дислокации, и как вообще с этим работать? Столько вопросов… А совершенно незаметное в обычной жизни расстояние от магазина хозтоваров до дома превратилось в бесконечную пытку. Спасли меня два таджика (или узбека, я не очень понимаю, как их различать), которые, ни слова не говоря, просто подхватили листы и донесли их до ворот. На втором заходе в магазин я стала богаче на кучу реек, гвозди, ножовку и металлические петли – надо же все это как-то ставить на землю. Автоматически пришла в голову классическая форма складня. Так и легче нести по частям, и не дробится изображение. Можем считать, что первый перформанс в моем проекте уже случился.