Александра Романова - Контактная импровизация

На Марата я впарковываюсь в какую-то дырку между двумя подснежными трупами автомобилей, у одного из которых выбито стекло и зияет провал в его темное чрево. Регистрирую внутреннее равнодушие ко всему, что меня окружает, и скольжу через два двора в третий, где, если повезет, случайный прохожий может найти галерею. Это такой особый питерский обычай – прятать все самые интересные места так, чтобы их могли найти только посвященные и только если им очень нужно.

Понятно, что не хватает денег на парадные залы с шикарными витринными окнами, что реклама стоит так дорого, что позволить себе журнальный разворот или минуту на телевидении может только производитель жевательной резинки, а для галеристов остается лишь тихая надежда на районную газету и местных бабушек, которые исправно посещают все бесплатные мероприятия. Вот такой у нас арт-рынок, который нужно откапывать и разыскивать, а потом еще, рискуя жизнью, взбираться по шаткой металлической лестнице к неприметной двери, над которой большими буквами написано «Май».

Игорь (моя двухлетняя история после развода) с нервным величием встречает гостей: их трое вместе со мной, потому как все остальные опаздывают гораздо увереннее. Затеряться в толпе (а именно таким был изначальный план) не удается. Поздравляю художника и, не останавливаясь, прохожу в закуток, где среди разложенных на полках картин можно повесить пальто. Из-за стены наблюдаю, как Игорь трясет руку мэтру. Товарищ мэтр напоминает яйцо вкрутую с окладистой бородой. Похоже, он даже не сменил домашнюю одежду на парадно-выходную, ведь предположить, что данный фланелевый костюм неслучаен, я не могу. Но Игорь подобострастно улыбается и гнет свою совершенно прямую спину. Ему необходимо казаться гораздо ниже, чтобы большому человеку было комфортно. Яйцеобразный патриарх обходит два зальчика и кривится, хотя работы более чем достойные.

Игорь похож на мужчину, и это его несколько выделяет в ряду художников. Если и пьет, то только для радости, не запойно, одевается в чистое и моется регулярно, работает в институте и читает книги… Его даже можно назвать красавчиком, во всяком случае, он сам себя таковым считает, помня спортивное прошлое и ревниво присматриваясь, не появились ли на его длинном и тонком теле явные признаки старения. У него фактурное лицо скандинавского типа, которое Бог, притомившись, срубил топором, так что я могла бы не капризничать и считать отношения с героем-художником подарком свыше. Но я не могла. Он раздражал меня, непостижимым образом любое его слово вызывало во мне отторжение. Чтобы довести меня до такого состояния, надо стараться особо, обычно я просто душечка, нежная и приветливая, я просто растворяюсь в мужчине, живу его интересами, думаю его мыслями. Когда я встречалась с программистом, то достаточно внятно могла поддерживать диалоги на тему информационных технологий; с мужем-врачом я успела прочесть массу занимательных книг по разным отраслям медицины, особенно мне приглянулась психиатрия. С музыкантом я говорю о музыке, с юристом могу обсудить природу закона и осмысленно не мешать рассказывать о ведении особенно трудного дела.

И как такую женщину может бесить мужчина? Загадка. И зачем тогда она вступила с ним в какие-либо отношения? Ничего сложного, элементарно: он настаивал, она уступила. Но сейчас не это главное – я хожу по выставке и рассматриваю картины. Индустриальные пейзажи. Стильные. На огромных листах бумаги при помощи трафаретов и баллончиков, это такое сверхпрофессиональное граффити, стрит-арт, перешедший с улицы в галерею. Не знаю, хотел ли он этого, того ли добивался, но все вместе – портовые краны, машины, корабли, вся эта динамика – потрясающе.

– Как тебе? – он подходит слишком близко, нарушая границу, но мне не отстраниться, потому что по старой привычке я нашла точку опоры в виде подоконника.

– Молодец.

– Спасибо, что пришла. Я думал, что тебя не будет, – он видит в моем приходе знак, хотя его нет. Может же человек просто не знать, чем ему занять совершенно свободный вечер. – Может, посидим в кафе после открытия?

– Я занята, – определенно вру, но этого еще не хватало. Один раз проявить слабость простительно, пытаться создать из этого отношения – глупо, но объяснимо, но вот реставрация мертворожденного союза – это откровенный идиотизм. Я знаю – прочла учебник по психиатрии целиком.

Нас призывают в центр галереи, где на низком помосте расставлены бокальчики с вином из пакета и соком, а рядом лежит тарелка с виноградом. Так галерея «Май» представляет себе фуршет по поводу открытия эпохальной выставки Игоря Копейкина. Подтянулись друзья по институту, коллеги по работе, никого случайного и никого из прессы. Об этом событии будет известно только тем, кому Игорь позвонил лично. Это такой вариант квартирника, больше напоминающий день рождения, чем культурное событие.

Дама с лицом и повадками учительницы младших классов начинает представление художника, и мы должны понять, что не случайно попали на случайное мероприятие, которое состоялось вопреки, а не благодаря.

Кто учит в нашей стране поздравлять или хвалить? Никто же не ведет таких специальных уроков, но получается, что на юбилеях, торжественных проводах на пенсию и бенефисах звучат стандартные речи, где всё хорошее несколько теряется в тоскливом. Исключение только похороны, на них каждое слово дается с трудом и надрывом. Хозяйка «Мая» рассказывает, какие трудности преодолевает Копейкин на пути к зрителю, как его нигде не выставляют, как его пригрели и облагодетельствовали… И это кошмарно. Кажется, что хуже не бывает, но яйцеголовый мэтр решает дополнить. Первая же его фраза может быть включена в учебники по галерейному дело с пометкой «как не надо».

– Я все ходил тут, смотрел, и мне не то чтобы не понравилось, ничего так, я и хуже видел. Игорь хороший человек, только вот ужасный фон на картине с машиной, вот на той, что напротив входа висит. Надо бы доработать, – это все он говорит совершенно зрелому, взрослому и талантливому человеку, а сам при этом делает мерзкую мазню и прославился тем, что делал плохо, когда все делали хорошо. – Но вот это картина просто шедевр, – он показывает на метафизический вид реки, перерезанный фонарным столбом в центре. – Композиция странная, но это интересно. Я думаю, что Игорь больной, он, конечно, сумасшедший, как многие художники…

Дальше он пускается в безбрежное плавание по волнам своей эрудиции, где есть место всему, даже Игорю. В меня деликатно прокрадывается жалость, и я с трудом гашу желание утащить униженного Копейкина подальше отсюда, но вдруг выясняется, что недовольна происходящим только я. Все остальные хлопают напыщенному критикану, а Игорь, взяв ответное слово, долго благодарит всех пришедших и делится трогательной историей про детство, и про первые впечатления, и про то, как он страдал на тернистом пути. И в завершение все пьют вино в честь больного, никому не нужного художника, который случайно сделал выставку.