Наталья Алмазова - Морфоз. Повесть белой лилии

Дождь походил на катарсис для заскорузлого от удушливой пыли города. Хотя, глядя в непрозрачную аспидно-серую воду выбоин и котловин, и текущие по дорогам грязевые потоки, это утверждение представлялось абсурдным. Но, тем не менее, являлось истинным. Дождь очищал. Облагораживал. Воскрешал. Дождь был самой Жизнью. Я отстранённо глядел, как он омывает ступени церкви, располагавшейся на другой стороне дороги. Я… пытался забыть о том кошмаре, что недавно пригрезился мне, словно в горячечном бреду. Мой мир… мой Splenduit Tempulum [22] лат. Светозарный храм , хранит ли тебя Демиург, как и прежде?..

Я опустил веки и вновь поднял их. Дождевая вода струящимися холодными языками туманила мой взор. И только душу мою, занесённую звёздной пылью, ливень омыть не мог. В размытых очертаниях в отдалении я вдруг различил будто бы образ моего Учителя. Я оцепенел, не смея двинуться. Гематитового цвета кожа, снежно-белые глаза с извечно суженными зрачками, серебристо-серые одежды и витиеватой формы диадема – сакральный символ одной из высших степеней Посвящения. Кипенно-белые с лёгким стальным блеском волосы, прямые и тяжёлые, словно покров дорогой ткани, обрамляли плечи, подобно потокам расплавленного металла, ниспадая с них. Мнилось, я в действительности его вижу. Сквозь полуоткрытые веки я, кажется, способен был различить любую деталь – дождь более не являлся помехой.

Мой бывший наставник смотрел на меня задумчиво и внимательно. Преодолев накатившую волну онемения, я, не меняя положения, протянул к нему свою холодеющую в нервном предчувствии руку, не в силах пошевелиться никак иначе. На моих пальцах, на кончиках жемчужно-серых когтей подрагивали, будто бриллианты или слёзы ангела, прозрачные искристые капли. Собрав силы, я сомкнул веки, а затем распахнул глаза так широко, как только мог. Его не было. Больше не было. Лишь дождь всё гравировал свою минорную трель на шорохе шин и эхе людских шагов.

Я снова один, Magister, отныне и во веки веков.

…Я мало помнил свой путь до сквера: мой разум был вне пределов тела, обретаясь на границе воплощённого и непроявленного. Среди тысячеликих сонмов многокрылых существ, что, сохраняя молчание, баюкали его в колыбели огромной Вселенной.

…Запах жасмина, терпкий и пряный. Миниатюрные белые цветы. Я здесь. На Земле. Небесная лазурь изливалась лучистыми потоками на посветлевший после затяжного дождя мир. Я дышал ею, наполняя каждую частицу своей оболочки этой пронзительной до нестерпимости синевой, что лоскутами проглядывала сквозь кроны перешёптывающихся деревьев. Я слушал призрачные голоса стихий, теряясь крохотной лёгкой пушинкой в нескончаемых анфиладах Сущего.

А вечером я внимал пению Органа, сидя на последнем ряду в одиночестве. Музыка в материальном проявлении своём была неведома мне доныне. Оттого я был внимателен и сосредоточен, пристально следя, как переливчатые звуки подобно растекающейся амальгаме скользили по стенам. Я не слушал музыку – я её созерцал. Меняя контуры, дрожащий абрис мелодии медленно вальсировал меж рядов сидений, то прижимаясь к самой земле, то воспаряя ввысь. Я плавно следовал за ним взглядом. Державный и величественный, утончённый и изысканный, сменяли друг друга музыкальные сюжеты. Едва заметно улыбаясь уголками губ, я наблюдал за порождением человеческих фантазий и грёз, видя образы, напечатленные автором на каждой из нот. Эта фантомная память звука рождала незатихающий отзвук в беспредельных просторах космоса, перенося колебания физических носителей в области более возвышенные – неосязаемого бестелесного Света.

…Когда я остался один в опустевшем тёмном зале, никем не замеченный, я медленно приблизился к инструменту – посреднику между плотными оболочками и полупрозрачным духом. Пальцы мои изящно заскользили по клавишам, рождая вибрации обертонов и полутонов. Я вспоминал этюды далёких звёзд моей милой Morati, пытаясь воспроизвести их на ином уровне существования согласно его законам и формулам. И cantus firmus этот рождал бессчётные отклики во всех точках мироздания, вне времени и пространства, становясь немеркнущим бликом в сверкающих одеяниях Творца. Иного Творца.

Томимый тоской по моей Обители, я будто бы убеждал себя, что сберегу свой мир, воскрешая в памяти нота за нотой звуки его голосов. Я не знал, существует ли моя Вселенная в скрижалях Бытия, или же тихо угасла под покровами всепоглощающей Зыби. Не знал. И не хотел знать. Музицируя, я возвращал звук отзвучавшему, ощущая себя тем, кто возвращает к жизни мёртвых. Прошлое. Будущее. Я жил «здесь» и «сейчас» – всё прочее «до» и «после» утратило смысл. Только чувства трепетными крыльями мотыльков щекотали мой разум, тревожа и лишая его совершенного безликого покоя…

…Покинув органный зал, я углубился в тенистые аллеи парка. В стихшем сознании моём, наполненном музыкой, внезапно проступили очертания последней беседы с Мигелем тем вечером, когда я мог так безрассудно оборвать его жизнь. Видя моё безбрежное отчаяние, моё одиночество и мой страх, юноша пожелал узнать о той Вселенной, откуда я пришёл. Понять, чего я лишился и о чём тоскую. Понять, чего я боюсь. Но что я помнил? Мои воспоминания были отрывочны и разрозненны, однако, по мере того, как повествование моё разворачивалось в глубины прошлого, всё новые и новые детали воскресали пред внутренним взором. Сейчас я думал о том разговоре. О моём далёком призрачном мире, затерянном в неохватном пространстве, среди сонмов измерений и времён. И пролистывал в памяти страница за страницей беседу с моим учеником, будто по кадрам просматривая диафильм.

«…Morati… наше расставание было трагично, увы, и неизбежно. Я стал иным. Я нарушил свой обет». С губ моих сорвался тихий вздох. Не смотря на всё вышеупомянутое, моя родина оставалась частью меня – связующим звеном в нескончаемой цепи трансмиграций меж всеохватным несуществованием и обретением самосознания. Полная загадок и тайн, она незримой тенью высилась за моею спиной: темными исполинами поднимались, уходя в сапфирово-чёрное небо, строгие стены Храма. Величественные врата Цитадели, как и прежде, отражали лики далёких светил, склоняющихся в почтительном поклоне пред тем, что Сокрыто Внутри – несказуемым и нетленным Superior Sanctuarium [24] лат. Святая святых. .

«…Цитадель не имела охраны – не от кого было её защищать, да и мера эта была неоправданной. Среди нас не существовало запретов, так как каждый знал Сакральный Закон и безукоризненно следовал ему, играя свою строго определённую роль на сцене Entis [25] лат. Бытие. , не задаваясь притом лишними вопросами: все необходимые знания для осуществления высочайшей Цели были даны всякому адепту по предначертанию его. Таким был и я, Мигель. Но ныне мне кажется, будто это было не со мной.