Степан Калита - Записки социопата

Могу сказать абсолютно точно, что такую серьезную трагедию люди воспринимают очень по-разному. Некоторые реагируют внешне спокойно, а потом их вдруг увозит скорая с инфарктом. Другие выражают свои эмоции бурно. И начинают действовать. Мама всегда была очень эмоциональна – покричав вдоволь, она начала действовать. Полагаю, она совершила подвиг, подняв его на ноги.

Впоследствии мне тоже пришлось совершить подобный подвиг. Смог бы я его повторить? Со всей ответственностью заявляю – нет, никогда. Второй раз я бы этого не выдержал.

Несколько месяцев Гоша пролежал в коме. Его левая рука, та, что должна скользить по грифу виолончели, была изуродована. Думаю, мама была абсолютно права, заставив его все-таки закончить музыкальную школу. Хотя преподаватели всячески старались больного ребенка выпихнуть. Гошиной руке, да и голове, такие упражнения были очень полезны.

Поскольку мы жили в одной комнате, я был вынужден слушать бесконечные неровные пиликанья, дисгармонию, вызывавшую нервную дрожь в конечностях. Смычок соприкасался со струнами и скользил по ним, а левая изувеченная рука не могла правильно их зажимать. В результате, инструмент исторгал совершенно непотребные и очень громкие звуки. Хотя о виолончели говорят, что она обладает тембром человеческого голоса, я до сих пор не могу переносить ее звучание. Такое ощущение, что некто проводит смычком прямо по оголенным нервам. Может, потому, что эта музыка соотносится у меня в голове с той давней трагедией. Ни одно наше переживание никуда не уходит, оно остается с нами, осаждается на самое дно души. Стоит ее взбаламутить, и оно вырывается наружу, делая нас глубоко несчастными.

Сейчас мои родители и брат живут за границей. У Гоши прекрасный сын по имени Николай Георгий, – у англо-саксов принято давать детям двойные имена, – правда, жена, очень деловая девушка, от Гоши ушла, назвав его бездельником. В сущности, она права. Брат, и правда, бездельник. Бренчит целыми днями на гитаре и мечтает когда-нибудь сколотить собственную группу. Учитывая тот факт, что ему уже за тридцать, вряд ли в музыкальной карьере он достигнет успехов. Впрочем, его безалаберность каким-то образом делает его очень обаятельным. Есть лентяи мерзкие и гнусные, их буквально хочется прибить. А есть очаровательные бездельники, идущие по жизни с улыбкой. Они делают только то, что им нравится, и всем своим видом выражают счастье. Мой младший брат как раз из таких – жизнерадостный, исполненный позитива человек. Может быть, он такой потому, что побывал по другую сторону бытия и сумел вернуться обратно в земную жизнь? А может, ему от рождения суждено было стать человеком легким и веселым. Четыре раза он пытался получить образование, родители тратили на обучение большие деньги, и каждый раз Гоша бросал учебу, придумывая себе уважительные причины. Последняя – он должен зарабатывать деньги для сына. Из этой затеи ничего не получилось, университет он бросил, но и работу через полтора месяца бросил тоже, сформулировав свое решение просто: «Не моё».

Я пришел к выводу, что есть люди, для которых «своего» в этой жизни не существует вовсе. Для них, где бы они ни работали, любая деятельность будет «не моё». У меня же колоссальная приспособляемость к обстоятельствам, я способен в любой, даже самой рутинной, работе отыскать что-то, что будет доставлять мне удовольствие. Возможно, меня будет тяготить то, что я занимаюсь «не своим» делом, но я все равно буду успешен в этом «не своем» деле.

Как это часто бывает с нетрезвыми людьми, меня понесло туда, где мне всегда было хорошо – к Лене. Она жила неподалеку от метро «Аэропорт». Снимала комнату у человека, к которому я всегда испытывал необыкновенную симпатию. Он просил называть его просто – дядя Коля. Девочка из провинции, светленькая, с широко открытыми глазами, Лена была глубоко наивна, как это часто бывает с провинциалками, и в то же время совсем не глупа. Недавно поступила в институт на биофак. Там я ее и подцепил. Мой друг, студент того же ВУЗ-а по имени Антон, учился на курс старше. Лена курила у центрального входа. Я подкатил в своей обычной манере: «Привет… ой… прости». Изобразил смущение. «Похоже, я обознался. Принял вас за другую». И отошел в сторонку. Еще раз смущенно обернулся. «Вы извините». «Да ничего», – ответила она. «Я Степан». Я обкатывал эту схему долгие годы, она отлично срабатывала. Вот и в тот раз все получилось как нельзя лучше. Увы, в те годы мобильная связь еще не стала обыденностью. А домашнего телефона у них с дядей Колей не было. Зато она записала мне на бумажке адрес, и сказала, что я могу приехать в любое время, она будет ждать. В общем, проявила недюжинный интерес к моей персоне. Тогда у меня было другое лицо, и девушкам я нравился не за деньги и ум, а просто за то, что я симпатичный и веселый молодой человек. Не лишенный, впрочем, дурных наклонностей.

Причина отсутствия городского телефона была прозаической. Дядя Коля пропивал все, что зарабатывал, до копейки. Пил он страшно, даже не запоями, а одним бесконечным запоем, который длился уже лет десять, с тех пор, как его жена и сын погибли в автомобильной катастрофе. Но при этом он никогда не позволил себе ни единого дебоша, столь свойственного людям с недостатками воспитания. Изъяснялся дядя Коля изысканно, как аристократ девятнадцатого века, у него были рыжие пышные усы, закрученные кверху, и очень бравый вид. Увлекался дядя Коля всего двумя вещами – водкой и поэзией. У него была обширная библиотека, в которой встречались уникальные книги, и даже сброшюрованные самописные самиздатовские сборники поэтов с дарственными надписями. В прошлой жизни дядя Коля был уважаемым издателем, его ценили за проницательность и умение раскрыть талант. Но потом проклятая автокатастрофа навсегда вышвырнула его из обыденности и превратила в человека, которому, в сущности, на все плевать. И в первую очередь, на себя. Причем, это состояние вовсе не было апатией. Это была зрелая позиция человека, все для себя решившего раз и навсегда. Пустить пулю в лоб – слишком радикально, счел дядя Коля, поэтому я буду убивать себя медленно. Помимо водки он пил вино из бумажных пакетов, предпочитал «Изабеллу». Иногда мы пили ее вместе. И достигнув определенной кондиции, начинали по памяти читать любимые стихи. Когда стихи кончались, дядя Коля извлекал из недр обширной библиотеки какой-нибудь запылившийся фолиант, изыскивал поэтический бриллиант, и, тыкая крупным пальцем с желтым нестриженным ногтем в книгу, зачитывал, захлебываясь от восторга, очередной шедевр малоизвестного автора. Как правило, я тоже приходил в восторг, и затем заучивал его наизусть. До сих пор помню многие строчки поэтов, чьи имена не найдешь ни в одной литературной энциклопедии. Меня очень впечатлил, к примеру, поэт по фамилии А.Глинский. На его стихи известные барды сочинили песенку, об этом я случайно узнал много-много лет спустя. Дядя Коля не сознавался, но я подозревал, что он и был тем самым А.Глинским. Во всяком случае, этот псевдоним очень ему подходил, а поэзия была в его духе: «Когда умру, мне станет не до сна, любимая вернется в каждый сон…». Позже я узнал, что Глинский – другой человек, но явно когда-то приятельствовал с дядей Колей. Работал дядя Коля на кладбище, могильщиком, и говорил, что с этой работой ему очень повезло. Подозреваю, дело было не только в деньгах. Могильщик – одна из немногих профессий, позволяющая пить прямо на рабочем месте. И кроме того, находясь все время на кладбище, он, как будто, становился ближе к своей семье, с которой всеми силами стремился воссоединиться.