Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть (сборник)

Я и дальше мало что помнил. В память запали только мудреные Генкины словообразования, возмутившие меня до глубины души. Ну, не люблю я грязи, и в словах не люблю. Поэтому я с силой двинул кулаком в воздух и попал во что-то мягко-упругое, с хрустким и одновременно сочным звуком подавшееся под костяшками пальцев. А после уже не было ничего. Бездна и вакуум. Остатки личного гомо сапиенса отреклись от меня самым предательским образом.

Сознание включилось дома в туалете. Я стоял на коленях перед унитазом и выхаркивал дыхалку вместе с уксусной эссенцией желудка. Мой выпускной костюм был испачкан кровью, за шею меня поддерживал один из близнецов. Спьяну я не разобрал, кто, Юра или Дима. На его (их) месте я бы воспользовался редким случаем близости моей шеи и сдавил бы ее так, чтобы блевотина застряла в ней навсегда. Мне ли было не знать: они меня тоже ненавидят.

– Поураганил, дурашка, – Дима (Юра) ласково усмехнулся.

Юра (Дима) бросил на стол ключи от квартиры:

– Извини, пришлось в карманах у тебя порыться, родителей-то дома нет.

«Какое счастье», – подумал я. Не о карманах, а о родителях.

– Генку не бойся, – это снова Юра (или все-таки Дима?), – он тебя не тронет, мы договорились.

Я дернулся:

– С чего это я буду его бояться?

– Ну, пока, – выдохнули они дуэтом и ушли.

Инцидент утрясся в сто раз лучше, чем ожидалось… Впрочем, как сказать. Может, в сто раз хуже.

На скуле скромно сиял не очень броский синяк, все остальные кровоподтеки и ссадины скрывала одежда. Едва я вышел из дома в магазин за хлебом к обеду, ко мне подступил человек, явно принимавший участие в нешуточных боях: голова перевязана, лицо опухшее, на переносье марлевая нашлепка.

Генка. Я сломал ему нос, чуть не пробил черепушку, а приятель смотрел на меня с подозрительным уважением. Даже с умилением, почудилось.

Нет, я, конечно, понимаю: человека, который тебя побил, тем более если ты – солдат, а он – пороха не нюхавший пацан, невольно начинаешь уважать. Но не до такой же степени. И потом, Генка мне тоже нанес приличные увечья. За грудь укусил, даже рубашка в том месте порвалась.

Сначала я в легком шоке решил, что он – садо-мазо или, не дай бог, гомик. Смазливый же на физиономию. За грудь почему-то укусил, не за руку, к примеру, и это его панибратское обращение – Вовчик, Вовчик… Я плохо знал Генку, мы задружились на ремонтной почве, но другом он мне не был. У меня после близнецов и Кати не было друзей, и вообще никогда не было. С Генкой мы беседовали по делу: амортизаторы, движок, карбюратор, прокачка. Не в армии ли его… Кто-то соскучился по любимой девушке, а Генка оказался на нее похожим как две капли воды, и…

Страшно чем-то довольный, он прервал мои гнусные измышления:

– Неплохо я за драчку срубил.

– Что… срубил?

– Бабло, – опешил Генка. – Друганы твои утром принесли.

– Какие друганы?

– Ну, которые в ресторане все уладили и нас развезли по домам.

– Кто «развезли»?! – Надеясь неизвестно на что, я пытался оттянуть миг разоблачения. Пусть не они, Боже, пусть кто угодно – черти, демоны, дьявол, но не они…

– Зеркалы, – растерянно хохотнул Генка. – Не помнишь?

– …и что?

– Сестра у меня умница, как завопит: «Сейчас поедем в травмпункт! Засвидетельствуем избиение! Засудим вашего Вовку!» Или, значит, платите за физический и моральный ущерб. Пораскинули мозгами, пока она мне нос правила, благо что медичка. Парни не стали долго торговаться: хорошо-хорошо, простите, до свидания. Попросили не болтать никому. А нам и самим невыгодно. Но я думал, ты-то хоть знаешь… Деньги же! Деньги! Неужто правда – тебе не сказали?

– Сколько? – еле выдавил я.

Генка назвал сумму и восхищенно покрутил забинтованной головой:

– Вот интеллигенция хренова! Надо же, не сказали… Теперь в долг у папани возьму, еще сестра займет – обещала. Куплю себе тачку. Не поленился, съездил на авторынок. Присмотрел недорогой такой «субарик», торговец даже ста тысяч кэмэ не наездил.

Он отправил смачный харчок в банку, поставленную возле мусорного бака. Попал и приятно удивился:

– Чики-брыки! Не потерял снайперский навык.

Генка был оптимист и всегда чем-нибудь доволен. Об укусе сказал, что не помнит. Предположил, что пиджак вовремя распахнулся. Мы ударили по рукам и больше не встречались.

Я сдал кое-как отмытый от красноречивых пятен костюм в химчистку, там его привели в порядок, мама и не заметила. Выпускной вечер прошел неинтересно. Учителя и родители выступали, девчонки осторожно плакали, промокая платочками накрашенные ресницы. Шампанское, торт, конфеты. Потом взрослые ретировались на три часа. Ребята приволокли заранее припрятанный ящик пива и закусь. Танцевали, играли, обжимались по углам. В общем, все как всегда.

До поступления в политех я, как примерный сын, зубрил школьную программу по нужным предметам и подрабатывал – день, ночь, где и сколько мог. И, что мог, продавал. Загнал мопед, велик, компьютер, новые джинсы, альбомы с марками, книги, дискеты, – все, все до последних мелочей.

Мама изумлялась:

– Зачем тебе столько денег?

Я не говорил – зачем.

– Это же мои вещи, мам?

– Твои… Но ты стал какой-то… жадный.

– Жадный, – согласился я. – Я, мам, всегда был такой. Ты просто не замечала.

Сумма набралась перед отъездом. Я сунул деньги в конверт.

– Что ж ты раньше-то не пришел попрощаться? – спросила Галина Дмитриевна, мать близнецов. – Мальчики два дня назад уехали.

Вряд ли сыновья посвятили ее в ресторанную историю. Я накорябал на конверте фамилию и спустил его в почтовый ящик. Не знаю, что Галина Дмитриевна подумает, когда достанет… Мне было все равно.

Я вернул долг. Вернее, денежную часть долга. Оставалось другое, а это, как я подозревал, останется не оплаченным.

…Пока я учился, отец с мамой переехали в другой город. Дед скончался, бабушка отписала дяде Пете, папиному брату, старый дом в деревне и доживала вдовий век в квартире моих родителей. Я приехал к бабушке в отпуск спустя много лет.

Давно не видел родной дом, и сердце как-то странно екнуло. Сентиментальным становлюсь, что ли? В теплом августовском дворе под окнами все так же переплетались ветвями березы. Между двух штанг раздувалось и хлопало на ветру ослепительное белье – предмет немеркнущего тщеславия соседки. Навстречу дню неслось попурри из звуков музыки, криков, хохота и птичьего щебета. На детской площадке по-прежнему возилась детвора. Взлетали к небу качели. На скамейке возле песочницы сидела женщина.

Катя? Нет, не она…

«Она», – подтвердил стук в висках. Веснушчатое лицо в солнечном ореоле, голубоватая тень в нежной впадинке ключиц, маленькая грудь с прохладной и атласной (я знал) на ощупь кожей…

– О, привет, – сказала Катя буднично, словно мы виделись вчера. – Как дела?