Барбара Михайловска - Уроки вечности

Я протянула Анджею, хорошо знающему русский язык, книгу священника и хирурга архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) «Дух, душа и тело».

– Читайте. Что непонятно – спросите. Прошу вас не то чтобы поверить мне безоговорочно. Я не волнуюсь, что вы мне не поверите, это не ударит по моему самолюбию. Мне нужно вылечить вашу дочь. Захотите помочь – я возьмусь за нее. Не захотите – ищите другого специалиста.

– Как? – в глазах Анджея удивление, ведь в его представлении я должна бы хвататься руками и ногами за пациентов, которые платят.

– Потому что без вас я ничего не сделаю. Я могу месяцами закачивать в вашего ребенка силы, и, может быть, ей станет немного лучше. Но принципиально я ничего не изменю. Ну как, будем лечиться?

– Будем, – растерянно сказал Анджей.

– Очень хорошо. Неужели вы не сожалеете, что изменили жене с Фелицией?

– Я бы не сожалел, но Фелиция следующие года три мне прохода не давала. Я очень тяготился ею. Конечно, я сожалею.

– Вы осознаете, что это грех?

– Да… Сознаю…

– Вы мне сегодня солгали.

– Я?! В чем?

– Анджей, из ваших слов я должна сделать вывод, что отношения с женой у вас нормально-примирительные. А я уверена, что вы страстно ее любите. Ведь так? Вы себе создали идеальный образ, какой могла бы быть ваша жена. Ядвига ему не соответствует. Но любите-то вы ее. А что вы мне наговорили? Вы – патологический лжец?

Анджей становится пятнисто-пунцовым. Я продолжаю:

– И не поведение Фелиции оттолкнуло вас от нее. А что?

Он собирается с духом и говорит почти шепотом:

– Она холодная…

– В смысле фригидная?

– Нет… Конечно, нет! Она только своими интересами живет, и в том числе в постели. Но я не сразу понял. Был как в тумане. А дома Ядвига… Никто ее не просветил. «Друзей» много, а роман служебный. Но обошлось… Нет, не обошлось…

Анджей становится жалким, руки слегка дрожат.

– Анджей, успокойтесь, давайте все менять.

Дальше я рассказала ему о необходимости причастия в православной церкви, в которой когда-то в детстве он был крещен. Он мне не сопротивлялся, а добросовестно слушал. А потом подтвердил, что еще подумает и пойдет. Он говорил:

– Я надеюсь, что это поможет Агнешке.

– Чтобы помогло, вы не должны относиться к причастию как к лекарству для дочери. Это должно быть важно для вас, Анджея Козельского, 1965 года рождения, поляка, уроженца г. Белостока, архитектора, частного предпринимателя – для вашей души, для вашего будущего.

На этом мы расстались. Я попросила Анджея позвонить, когда он причастится.

Он позвонил через две недели. Голос уверенный, деловой:

– Я прочитал книгу архиепископа Луки, подумал и уже три раза был на богослужении, а сегодня принял причастие. Я не думал, что это может быть так хорошо.

– Рада за вас.

– Что теперь?

– Не забывайте о Боге. Воцерковление – сложный процесс. Но он необходим всей вашей семье. А насчет Агнешки – теперь моя очередь.

Курс лечения Агнешки длился четыре месяца. Кроме кардиологии и биофизических методов также понадобилась помощь натуропатии, рефлексотерапии, психотерапии. Девочке стало значительно лучше. Теперь ничто не препятствовало лечебному процессу. Она снова стала подвижной, энергичной.

Агнешка подарила мне на память свои самые красивые рисунки. И, глядя на них, я думаю, что в ее семье будет еще один архитектор.

– У меня жена сошла с ума! – это были первые слова, сказанные мужчиной лет пятидесяти пяти в моем кабинете.

Он волновался ужасно. «Давление под 170», – прикинула на глаз я.

– У меня жена психопатка! Вы таких берете?

Я деликатно объяснила, что если она нуждается в госпитализации, то взять ее на лечение я не смогу.

– Да нет, она дома. Я могу ее привезти?

Я согласилась.

И вот она передо мной. Серо-желтое морщинистое лицо, седые космы, выбивающиеся из-под берета, дрожь в руках. Нужно иметь очень сильное воображение, чтобы представить ее, например, в тридцать лет. Сейчас она выглядела удручающе. Я выяснила, что ее зовут Людмила Мироновна, что в течение двадцати лет она преподавала историю в вузе, не работает уже десять лет.

– Чем вы болели в жизни? – спросила я.

Она монотонно начала перечислять свои похождения по психиатрам, но я перебила:

– Кроме психоневрологических проблем.

Это ее удивило, она задумалась, а затем оживилась. Она мне рассказала о детском туберкулезе, свинке, болезни Боткина, операции по поводу внематочной беременности, двух абортах, аллергии на тополиный пух, переломе ноги, покалывании в области сердца, панкреатите – все, что накопилось у нее за пятьдесят три прожитых года. Но оживленность Людмилы Мироновны быстро закончилась, глаза потухли, речь замедлилась, а потом и вовсе она замолчала.

И тогда я заговорила с ней обо всем и ни о чем: о ее предмете в вузе, о студентах и начальстве, о ее замужестве, о детях и школьной программе, об отношениях России и Польши, об особенностях польского языка, о перспективах Евросоюза. Я напряженно слушала ее и не чувствовала тяжелой психопатии. Конечно, судить об этом должен психиатр.

Но видно, что она нуждается в помощи, хотя бы потому, что ее преследует страх, конкретный, объяснимый, очень длительный – страх за свою семью. В отличие от многих других больных, Людмила Мироновна не акцентирована на себе, своих личных проблемах, своих проблемах здоровья. Она ужасно, до душевной тоски, до бессонницы и дрожи во всем теле боится за своих детей. Она твердо уверена, что с ними произойдет нечто ужасное. Она не знает, что именно. А бывает, что пациент до мельчайших подробностей – из сна, видений, бреда – знает, чего ожидать. Здесь – нет.

Людмила Мироновна своим ожиданием беды довела семью до невроза. Ее сын Денис несколько лет назад из-за этого уехал учиться в другой город и старается не приезжать домой. Представляете, каково парню двадцати лет, за которым постоянно следит мать: ожидает его ночами с дискотеки, сидит около бассейна, когда сын плавает, не разрешает ему есть нигде, кроме дома, в больнице выясняет состояние здоровья девушки, с которой сын единственный раз поговорил около дома и т. д.

С дочкой Ксюшей было еще сложнее. У нее с детства были две медицинские проблемы – дискинезия желчевыводящих путей и родинка на шее. Когда у Людмилы Мироновны начались нервные припадки, а произошло это впервые десять лет назад, она настроилась на несчастье с этой стороны. Ксюша бесчисленное множество раз глотала зонд, все ее вены были исколоты. За время похождений Ксюши с мамой по больницам ни один врач не заподозрил ненормальность в тревоге матери за дитя, ни один не сказал – хватит мучить ребенка. Были новые и новые больницы, врачи, анализы, диагностические методики, лекарства. Все-таки Людмила Мироновна добилась, чтобы онколог удалил родинку. Девочке на память остался грубый шов на шее, очень заметный при повороте головы. Еще одним из самых отвратительных страхов по поводу дочери был страх электротравмы. Мать не разрешала дочери включать электроприборы, даже утюг и фен.