Виктор Брусницин - Вечный двигатель

– Как не помнить? – возразила Елена. – Он меня на лошад е гонять учил!

Елена склонилась к письму, что лежало на коленях, трудно читала:

– Крепость, куды пристроены, называют… Хронштаб ли чо ли… а крейсер уж Дерзкий… тьфу ты, глаз поломашь… и жив ли отец, поскольку грыжей страдал?.. Жратвой сыты и многого ума набираюсь… – Отняла глаза. – Писать бы наторел… – Обратно склонилась. – Два годка еще и первым числом дом новый отстрою, как денег прикоплю… поклонись, тётя, Потап Иванычу, заместил отца он мне. – Оторвалась. – Писали про тятю – знать-то, не дошло послание… (Шмыгнула носом.) Тятю все любили – доброго человека уваживал, а всяка ёргань двор обходила (Взгляд легонько вздрогнул в сторону Марии) … – Продолжила письмо: – Фильку береги, я его заберу. И как там Катерина, есть ли известия?

Мария отслонилась, бросила шелуху в ушат с картофельными очистками не насквозь покрытыми водой – помои для свиней – звучно обшлепала ладони, тронулась.

Проследим. Вежливо покряхтывала под женщиной лестница на второй этаж. Мария легко толкнула чуть приоткрытую дверь. Горница. Подле окна расположился Василий, гуляя по отверстой книге – кратко покосился. Женщина пусто бросила взгляд на мужа, сдвинула очи в окно. Села за стол не отнимая взгляд, зевнула. Дождь однообразно и равнодушно шуршал – Мария не простила:

– Скушно. Погода зевотная, от чаев уши распухли… Хоть по улице пройтись, да никто не увидит.

Василий, понимая, что не удрать, запустил, чуть повернув к присутствующей лицо, но не глядя:

– Слышал, ты отчудила – собак Репниных синей краской вымазала!

Мария обрадовалась:

– Это ловко я позабавилась! Думаю, что бы с их боровом умудрить?

– На кой леший забава? Жили люди и пусть их!

Мария прищурилась:

– Уже доказывала, цыганкой меня звать – не спущу!

Василий выговаривал:

– Хоть на первый срок норов умерь. Народ любопытен, пялится.

– Тебе что за печаль?

– Жить н а людях – негоже устои ломать.

Мария поглядела на Василия с досадой:

– И в кого ты? – ни богу свечка, ни черту кочерга! – Отвернулась, объявила беспечно: – Я – человек вольный, сперва делаю, потом думаю.

– Где видано, – силился перечить Василий, – баба – и человек!

– Ты у иных спроси, они позорче!

– Морока ты, взяли тебя, ославились.

– А попробуй не возьми, когда мне приспичило! Уж ты в навыке, дорого станет.

Василий промолчал, но сузил глаза, пальцы нервно дрогнули. Мария встала, прошлась, лицо заалело. Слова пошли упруго:

– Васёна второго родит, совсем невмоготу будет. И так крику полон дом. Собирались делиться, скоро ли?

Василий тяжко молвил:

– Не время, все в закладе.

– И жить не время! – Мария осадила голос, потеребила шаль. – Еще. Мы давеча говорили. Елена взрослая, грамотная, определяться бы надо. Ты, вроде, в город ее хотел учиться отправить. – Повернулась к Василию, мягко пустила: – Она сама желает.

– Пока думаю – хоть какую родную причину иметь.

Минул год. Василий явно сомлел: волос поредел, живот выпятился. Торчал в горнице подле окна – безрукавка собачьей шерсти, штаны мятые, чуни. Опять рылся дождь. Не отрываясь от улицы, Василий недовольно проголосил:

– Авдотья!! Кху, кху, что самовар?

Вошла Елена с подносом – чайник, вазочка с бубликами.

– Авдотья дрова колет.

– Что – некому больше?

– А кто? Всех изжили.

– Ты не больно-то, есть кому привередничать! Филька на что?

– Филька Марию в лавку повез. Зотова ждем – прикупить разного.

Василий осерчал:

– В лавку, на выезде – тьфу!

– Вы уж, братушка, не перечьте! Не оберешься после.

– Учи, пигалица!

Вздохнул, обернулся, повинная улыбка мяла лицо. Разглядывал Елену. Налил чай, помешивал. Улыбка стала хитроватой.

– Растешь… Признайся, снятся нет парни?

– Воля ваша, – зарделась девица, – кто посниться? Из дома не выхожу.

– Балуетесь с Филькой, я замечал.

– Воля ваша – он мне что брат.

Василий чуток унял улыбку:

– Я у тебя брат… и отец – помни. Я забочусь!

Елена осмелела:

– Обещаете заботу, а в город не пускаете!

– Папашин норов, – определил Василий. Лицо стало смурное, но голос сдобрил: – Погоди вот, приедет нынче Михайло Гаврилыч и… покончим. Там, бог даст, и кошт определим.

Елена взвилась, вылетела из горницы. Василий грустно посмотрел вослед, пробормотал:

– Пойти, разве, переодеться. К вечеру, знать-то, прибудет.

Ужин. Узорчатая скатерть, серебряный сервиз – чин-чином. Народом, не в пример давешнему, не богаты. Женщин кроме Марии да Елены нет. Кроме Зотова и Василия знакомый поп, старший зять Семен, еще незнакомый дядя. Зотов спрашивал у Семена:

– Каково же в новом дому? Так и не взглянул, не в оказию.

Семен обрадовался:

– Уж завтреньки, просим отобедать. Покорнейше!

– Разве после экскурсии. С утра едем с ревизией, товар оглядим. За год, поди, не узнаю – случается, города вымирают… Ты с нами!

– Непременно, дело наперед!

Гость повернулся к попу:

– Да и церковь посетить надобно. Копейка положена, а лоб не крестил.

– Не нарадуется паства, благомилостивец! Добр е расточих, покой приобретах.

– А чего ж, батюшка, скоромничаешь? Будто кусок не лезет.

Поп хихикнул, но выглядывала натуга:

– Есть вроде хочу, а аппетита нет.

Мария:

– Отчего же, Михайло Гаврилыч, коротко гостите? Денька бы хоть три положить, без того год не сподобились!

– И не в гости вовсе, как известно – завершать будем старое. Мне-то и сверить всего – так ли оно, что Василий Потапыч описывает… Дел-то у меня, голубушка, насорено, так что завтра после обеда и отбуду. Вот Родион Максимыч (указал на нового), казенный человек, бумагами займется. Вниманием уж не обойдите!

– Это без сомнений! А коли вы так заняты, то напрямик и спрошу. Как с Еленой порешим? Вспомните обещание протекцию составить, чтоб городским манерам набралась. Девушка смекалистая и работящая, обузой не станет.

Все дружно тронулись обозревать существо, Зотов из-за Марии выглянул. Откинулся обратно:

– На память отнюдь не жалуюсь, и за мной дело не застоит. Да ведь Василий Потапыч придерживает! Коли надумали, хоть завтра увезу. Как раз дочери моей помощницу приискивал.

– Видно, пришло время, – произнес Василий, – кланяюсь в ноги.

Уставилась младая в тарелку, еле дышит. Мария, разместив обольстительную улыбку и медленно поводя порочными глазами, млела:

– Ну и славно, с благодарностью-то мы не воздержимся. Вот и завершим на том, оставшийся вечер, Михайло Гаврилыч, я вам на дела тратить не позволю.

– А мы и взглянем, как это, голубушка, получится. – Морщины углубились, на Марию пришелся внимательный взор. – Однако вы, Мария Стаховна, меня озадачили – сабля возмутила некоторым образом… – Зотов пошевелился, устроился основательней. – Человек я, не премину заметить, прилежный и, рассматривая в прошедший раз орудие, обратил внимание на запись. Непонятная, памятная. Припоминаю, матушка, вы о штукенции отзывались своеобразно. Согласитесь, немудрено возмутиться. Сиречь любопытно, как вещица с таким загадочным инициалом к вам угодила?