Георгий Каюров - По ту сторону (сборник)

– Ступай отселя, ведьма! Га-га-га! Ступай, старая греховодница, прочь!

Собравшихся воспитанников веселила перебранка новичка со старухой, и они вовсю потешались. Наконец, Семён закончил омовение и, упершись в таз, рванул всем телом, вставая. Старуха отскочила, вскрикнув и прикрыв лицо концами платка, врезалась в толпу отроков, прорываясь к выходу. Семён разразился ещё более громким гоготом. Мне показалось, что ещё мгновение, и он присвистнет старухе вдогонку, но Семён только подмигнул мне и, замотавшись полотенцем, потрусил в комнату, оставляя следы-озёра по всему коридору.

– Донесёт ректору. Не боишься? – с равнодушным видом поинтересовался я у товарища.

– Чего же мне, потомственному священнику, бояться? – улыбаясь во всю физиономию, вопросом на вопрос ответил Семён. – Ещё мой прадед девок гонял на реке. Да так гонял, я тебе скажу, что потом пол-округи белобрысых байстрюков бегало. Любого могу со спокойной совестью дедом кликать. И ничего! Потом дед давал этим матронам под хвоста так, что дым стоял коромыслом. Прошлым летом к батюшке приезжал Сам, – здесь Семён перешёл на шёпот, толстым пальцем указал за спину и, смешно гримасничая выговорил одними губами: – Ректор, – и во всё горло закончил: – Так они с батюшкой моим так погуляли на озере, что когда через время соседки стали по очереди брюхатеть, матушка долго из батюшки те гульки выколачивала. Этот то ретировался сюда в город, – и Семён опять махнул за спину пальцем.

Семён мне нравился. Я слушал его и восхищался. Прав оказался Семён – ничего ему не было за утреннюю выходку. Старуха не ходила жаловаться ни ректору, ни инспектору.

Второй экзамен проходил тихо. Всех экзаменующихся собрали в одной аудитории и велели разобрать билеты, которые разложили на передней парте. Отроки сгрудились у билетов, выбирая счастливый. Чего только не придумывали, чтобы угадать тот самый единственный! И крестятся, и плюют через плечо, и совершают магические па, и с закрытыми глазами тыкают пальцем, и стараются схватить билет, уже выбранный кем-то другим. Разбирание билетов едва не заканчивается потасовкой. Вмешался отец Михаил, который отвечает за второй экзамен. Он нараспев продекламировал:

– Братия мои! С билетами подходим ко мне и называем номер.

Выстроились в очередь. Когда последний из отроков назвал номер билета и занял место за партой, отец Михаил возвестил:

– Пишем, – и беззвучно положил руки на стол, давая команду успокоиться и работать над ответом.

Мы склонили головы над листками – последнем незначительном барьере в ворота жизни батюшки. Пишем все. Стараюсь не смотреть по сторонам. Спешу закончить, чтобы скорее выйти на улицу. Как назло, пишется легко, и пишу много.

– Сдаём работы, – прерывает нас отец Михаил.

Оказывается, прошло девяносто минут. Со всех сторон раздаются возгласы сожаления, но отец Михаил непреклонен. Добродушная его физиономия снимает напряжение экзаменующихся. Мы и так не особо волновались, но всё-таки.

– Сдаём, сдаём, – вещает отец Михаил. – Что успели, то написали. Всё оценится по заслугам.

У многих написано не больше нескольких строчек. Чем же они занимались всё это время? Моя работа особо привлекла внимание отца Михаила. Он повертел исписанные листы в руках, одобрительно цокнув языком и, положил сверху. Ещё бы! Почти четыре листа! Ловлю на себе завистливые взгляды, но мне не до них. Хочу скорее на свежий воздух.

– Все в общежитие, – вслед нам отдаёт распоряжение отец Михаил. – До обеда общежития не покидать.

Хоть глоток свежего воздуху, а потом можно опять в заточение, проскакивает ироническая мысль, и я криво улыбнулся.

Направляясь в общежитие, мы проходим мимо отсеянных медицинской комиссией. Они сгрудились у колонн административного корпуса. Отцы отправились к ректору, а отроки застыли в ожидании своей судьбы. Их злые взгляды мы ощущаем на себе, их злые языки находят наши уши, но и мы платим тем же – сторонясь изгоев и не обращая на них внимания, проходим, как сговорившись с высоко поднятыми головами.

Неожиданно подалась входная дверь. Кто-то из наших шарахнулся, и вся толпа как по мановению всевышнего ринулась вслед – подальше удрать. Оказалось, это вышел из здания ректор. По бегущим пробежало «ректор-ректор-ректор». И снова, как по чьему-то приказу, мы останавливаемся и замираем в ожидании чего-то ужасного. И это что-то не заставляет себя долго ждать, потому что толпа не поступивших живёт по своим правилам. Она жаждет чуда любой ценою! Из толпы изгоев на весь двор раздаётся протяжный вопль. Вопящий вырывается из кучи, кидается ректору в ноги и начинает ползать по земле, облизывая его пыльные туфли, обслюнявливая дорогой хром. Отроки, опоздавшие предпринять столь радикальный метод, заливаются слезами. Один из них не выдерживает, опускается на колени и, причитая, как молитву начинает рассказывать свой тяжёлый путь прихода к Богу:

– Святой отец, пожалей. Все посты соблюл. Паломничество совершил. Дважды совершил. Денно и нощно простаивал у иконы Божьей матери. Как же так, батюшка? Отец родной, не остави! – с последними словами отрок бросился оземь и с такой силой ударился лбом о мраморные плиты, что мне показалось – убьётся. Но он с еще большей прытью подполз и обхватил другую ногу ректора. Ректор же, не глядя вниз, с трудом высвободил ногу одну, затем другую и направился прочь. Я заметил, его больше волновало, чтобы не выпачкали рясу, потому что он приподнял её полы и так и ушёл с приподнятыми.

Я старался не смотреть, но и не мог оторвать взгляда. Противно было видеть, до какой степени человек может опуститься в собственном самоуничижении и как при этом может окончательно потерять человеческое достоинство. Меня охватил ужас от осознания того, что это могла быть и моя участь. Наверное! Я обвёл взглядом однокашников. Все отроки реагировали на подобные сцены по-разному, но всех объединяла высокомерно-брезгливая складка на лице. Удивительно, но эта складка у каждого пролегала на своём месте. У кого-то под носом, у кого-то под нижней губой или на губах, а у кого-то на лбе или на щеках. Но она была! Я грозно взглянул на Виктора, и тот мгновенно изменился в лице, краснея. От моего взгляда его складка, которая едва намечалась под носом, исчезла, и мой товарищ виновато потупил глаза. Только Семён рассеянно взирал на происходящее и, встретившись со мною взглядом, зевнул и успокоительно махнул рукой: «Не бери в голову», – красноречив был его жест. В это время наша толпа дрогнула, потому что стоящий на коленях перед ректором развернулся и так же на коленях пополз в нашу сторону.

– Братцы! Уступите место мне! – взывал рыдающий отрок, то и дело ударяясь лбом об землю.