Михаил Земсков - Когда «Мерло» теряет вкус

Я молча киваю головой, наклоняюсь к своему рюкзачку, спрятанному под стулом и достаю из него пакет с тремя пачками стодолларовых купюр. Людмила Юрьевна испуганно поднимает ладони:

– Как, здесь?

Паша переводит взгляд с меня на Людмилу Юрьевну, потом обратно – с Людмилы Юрьевны на меня…

– Ты что?! Переводом можно было… Или завтра в офисе, – наконец говорит он.

Людмила Юрьевна оглядывается по сторонам. В маленьком кафе немноголюдно.

– Хорошо. Минутку, – Людмила Юрьевна звонит по мобильному телефону:

– Ираклий, можешь зайти за мной? Да, внутрь зайти, – повторяет с раздражением, – прямо и налево.

Людмила Юрьевна отключает телефон и улыбается мне:

– Ничего, все в порядке. Оформим расписку здесь.

Мы едем с Пашей по ночной Москве. Звучит красивая музыка – наверное, из старых американских фильмов. Во всяком случае, после двух бокалов «Мерло» мне представляются вокруг бескрайние прерии – несмотря на то, что мы едем по Садовому Кольцу.

– Ты что-то не выглядишь радостным… – вмешивается в картины прерий громкий Пашин голос.

Я пожимаю плечами:

– Куплю квартиру – исполнится мечта. К чему потом стремиться дальше?

– До квартиры же к чему-то стремился?

Я задумываюсь и снова пожимаю плечами:

– По-моему, нет.

– А твое искусство… Разве не в нем у тебя всегда был смысл жизни?

Я в третий раз жму плечами. Паша молчит, потом прерывает паузу:

– Деньги с брюссельской выставки?

– Выставка провалилась, – как можно более обыденным голосом отвечаю я.

– Да ты что?! Не поняли твое искусство?

Прерии, вернитесь ко мне… Заклинаю…

– Искусства больше нет. Есть только его интерпретации. То, что провалилась выставка, – не моя вина, а недоработка интерпретаторов.

– Суки… – сочувствует Паша, – подай на них в суд.

Великолепная идея! Судебный иск, как минимум, на миллион долларов. Но я возвращаюсь к нашему разговору:

– Дело даже не в них… Когда искусства стало слишком много, оно умерло. Возможно, то же происходит теперь с интерпретациями: их становится слишком много.

Глубокая пауза. Мы проезжаем один светофор, другой…

– Так что же теперь делать? – в голосе Паши дрожь волнения за судьбу мирового искусства.

Я тоже держу паузу, пока она не становится драматически художественной, потом прочувственным голосом отвечаю:

– Интерпретировать интерпретации.

Я попросил Пашу высадить меня около «Копейки» – решил купить продуктов и немного прогуляться.

Несмотря на поздний час, людей в магазине было еще много. Лица, эмоции, взгляды, мимика; такие разные… Красивые и усталые, глупые и добрые, обиженные и безразличные. Среди бродящих между рядами покупателей несколько миловидных девушек. Сложив продукты в тележку, направляюсь к кассам. Передо мной симпатичная кассирша (везет на красивых девушек сегодня). Можно обойтись без глупого «Девушка, как вас зовут?» – бейджик с надписью «Света» сразу раскрывает все карты.

– Здравствуйте, Света, – людям ведь обычно приятно, когда звучит их имя; я подаю ей хлебный батон и с улыбкой смотрю на опущенное над кассовым аппаратом лицо.

Она поднимает на меня глаза, равнодушно смотрит и снова их опускает. Я тем временем замечаю обручальное кольцо на ее безымянном пальце.

– Света, можно пакетик? – не унимаюсь я.

– Какой? По пять или по полтора? – грубым, почти мужским, голосом недовольно спрашивает кассирша, и у меня пропадает всякое желание продолжать какой-либо разговор. Вдруг становится грустно и тоскливо. Расплатившись за продукты, я иду к выходу.

Бреду домой по сумрачной аллее. Скоро станет темнеть совсем рано, и с каждым днем все раньше и раньше. Скоро зима и серость… Навстречу – силуэты редких прохожих. Каждый сам в себе, в своих заботах. Мир пустеет, становится разреженным, как воздух на Эвересте.

Я вернулся домой – в свою маленькую уютную квартирку. Наверное, это странно, но любое место, где я живу дольше одного дня, кажется мне невероятно уютным. Какая разница… Это мой дом. Хотя сейчас я мечтал о том, чтобы мое место было действительно моим, а не съемным. Чтобы в своей квартире я мог раскрасить стены и потолок в те цвета, которые хочу, на белой кухонной стене изобразить иероглиф «Ом», а на дверях и окнах писать примитивистские картины. Почему-то именно примитивистские и именно на дверях, и особенно – на окнах.

Я бросил ключи на пол около входной двери (как обычно – чтобы потом не искать долго), прошел в комнату и включил телевизор. Что бы по нему ни показывали – пусть идет. Пусть вещает. Ему ведь это нравится… Повалившись на диван, я уставился в окно. Нужно работать. Прикрой глаза – и уснешь. Оставишь открытыми – будешь работать, что-то сделаешь. Произведешь что-то новое для этого мира. Я встал с дивана, прошел на кухню, достал из холодильника пакет сока, сделал несколько глотков прямо из пластикового горлышка.

Неожиданно мне в голову пришла мысль, что голая попа – это символ всего в этом мире. В ней и красота, и дерьмо. И округлость, и прямая линия – в зависимости от угла зрения. «Нужно изобразить Вселенскую попу, – тихо проговорил сам себе, – и вообще, хочу быть окружен голыми женскими попами…»

Вернувшись в комнату, застал захватывающий криминальный репортаж по НТВ:

– В Москве задержаны двое граждан Украины, хранивших полкило марихуаны в розовом плюшевом слоне.

Розовый плюшевый слоник занимает чуть ли не все пространство голубого экрана, но ему на смену – к моему сожалению – дают крупный план двух несчастных, худых и небритых, украинцев. Один из них неуверенно говорит в большой, явно контрастирующий с его худобой, микрофон:

– Мы всегда травку в розовых слониках держим. В них удобнее, чем в зайчиках. Можно еще в мишках, конечно, но они коричневые, то ж неэстетично…

Я медленно опустился на пол. Из этого сюжета – прямо из экрана в комнату – проникла некая запредельность и обхватила меня своими абсурдными, одновременно реальными и нереальными, пространствами. Аве… В такие секунды ко мне приходят самые гениальные идеи и образы, и нужно срочно брать в руки кисти и смешивать краски. Что я и сделал через несколько секунд. Но в голове вертелось: «Езжай на рынок за дешевыми китайскими мягкими игрушками! Езжай на рынок за дешевыми китайскими мягкими игрушками!»

– Почем эти зайчики?

– Девяносто.

– А мишки?

– Сто.

– А слоники есть?

– Сто десять.

– Если десять слоников и десять зайчиков возьму, скидку сделаете?

– Зайчиков по восемьдесят отдам, а слоников – по сто.

– Давайте…

Я внес в квартиру три больших мешка с мягкими игрушками, пронес их в комнату и повалил около дивана. Бросил ключи на пол у входной двери и разулся. Половина дела сделана. Прошел на кухню к холодильнику, достал сок, сделал несколько глотков. Нужно включить плиту и поставить на горелку суп. Не хочу. Позже. Вернулся из кухни в комнату, глянул на вчерашний эскиз, снял его с мольберта и порвал. Звонок в дверь прозвенел одновременно со звуком разрываемого ватмана.