Марина Аромштам - Жена декабриста

Тогда бабушка решается на последний аргумент:

– Тебе – что – девушкой быть надоело?

Мама сжимает губы и решает обязательно идти.

– Эй, Петрушка! Ты видела, как командир на тебя пялится?

Людка – опытная туристка. Она полжизни проводит в лесах. А мама – новенькая. Она и еще один парень, Ваня. Они со второго курса. Остальные пятеро – старшекурсники, уже обтертые, бывалые. Девушек всего две – мама и Людка. «Командир» – отец. Он инструктор, ведет группу. Это он прозвал маму Петрушкой – за косички. В городе мама носила пучок. Но шпильки по лесным условиям оказались слишком ненадежным «крепежом», и мама стала заплетать две короткие упругие косички, торчавшие в стороны.

– Ты меня слышишь? Будь начеку! Командир, если глаз положит, своего добиваться будет. Поняла?

Маме не до командира. Ей вообще ни до чего. Она почти не видит обещанных Людкой красот: взгляд не имеет сил наслаждаться. Жизнь поедается физическими усилиями. Маме никогда не приходилось столько грести. Или столько идти. И тащить. У нее ноют плечи и руки. И ноги все время мокрые. А ноги должны быть сухими, иначе простудишь женские органы. Внушенный бабушкой страх вдруг оказывается навязчивым, неотступным.

– Эй, там, у Петрушки! Впереди поворот! Будьте внимательны. Заходите последними. Не торопитесь! Не отставайте!

Этот маршрут, он считается легким. И этот поворот реки тоже. Но Ване трудно. Мама ему почти не помогает. Даже мешает. И зачем его только посадили с мамой?

– Будешь плыть аккуратнее, когда с тобой пассажир. А так, с непривычки, лихачить начнешь!

– Ну, ты психолог, командир! – язвит Людка. – И где тебя таким премудростям учили?

– На бороде!

– Оно и видно!

Ваня не лихачит. Он старается быть аккуратным. Но не может все время контролировать маму. И на этом дурацком повороте мама умудряется зацепиться веслом за корягу. Ваня не видит. Он только чувствует, что лодка отказывается подчиняться. Они застряли. Остальные уже далеко впереди, причалили к берегу.

– Давай, давай! – кричит командир.

Ваня «дает» как-то неправильно – и мир переворачивается вверх ногами, становится холодным и мокрым. Мама перестает соображать. Ваня зацепился за лодку, а ее сильно отбросило в сторону. Она еще худо-бедно удерживается на поверхности, но река швыряет ей в лицо пригоршни воды, и она хлебает, хлебает. Может, она уже тонет?

– Мужики, ловите лодку!

Отец бежит по берегу, на ходу сбрасывая сапоги, и прыгает в воду. Он хорошо плавает, мой будущий отец, – так же хорошо, как катается на санках. Мама чувствует рывок за ворот и короткий приказ:

– Дыши!

Она со звуком втягивает в легкие воздух.

– А теперь греби! Шевели руками! Шевели, говорю! Помогай!

Отец тянет ее к берегу, стараясь удерживать лицо над водой. На берегу их уже ждут: три пары рук помогают отцу с его ношей выбраться из реки.

– Парень в порядке? – коротко спрашивает отец, аккуратно усаживая маму на землю.

– В порядке. Поплевал маленько – и все. А Петрушка?

– Нормально, – отец вертит мамино лицо из стороны в сторону. – Нормально. Ставим лагерь.

– Помочь?

– Сам справлюсь. – И хочет взять маму на руки.

– Пусти, я пойду!

– Ну, давай. Осторожненько. Испугалась?

Мама молча кивает.

– Эй, а ну-ка – не дрожи так.

Отец находит свой рюкзак, вытаскивает одежду – для себя и для мамы, шерстяные штаны и тельник:

– На-ка, переоденься. Пока палатки ставим.

Мамины вещи промокли. Отец мог бы взять вещи у Людки, но хочет видеть маму в своем. Она уходит за кусты и пытается приладить на себя смену. Все ужасно большое. Как и отец. Штаны спадают. К счастью, в кармане находится веревочка, и мама подвязывает ее у пояса, закатывает штанины и рукава. Вырез тельника слишком велик и открывает слишком много. Мама зажимает его спереди в горсть и в таком виде появляется у костра. Все на нее оборачиваются. Кто-то присвистывает.

– Ну и декольте, Петрушка! Ты неотразима! Сплошной соблазн. – Мама не понимает, шутит Людка или говорит всерьез.

– На-ка, выпей! – Ей протягивают чашку с горячим.

Маме приходится наклониться вперед, она забывается и протягивает руку. Тельник предательски обвисает. Мама в ужасе прихватывает его и прижимает к груди. Чай разлетается обжигающими брызгами, чашка падает на землю.

Людка хохочет:

– Ну, ты даешь, Петрушка! Прям французское кино. Мужики сейчас спортом побегут заниматься!

Отец цыкает на Людку и говорит, обращаясь к маме:

– Сиди, подам. И сырое повесь на веревку. С ночевкой – рокировка. Ваша с Людкой палатка промокла. Людка пойдет спать к ребятам, а ты – сюда.

Мама думает, что веревка у костра общая, и как же она повесит здесь лифчик. Ведь все увидят. Трусы – ладно. А вот лифчик…

Людка ухмыляется:

– Считаешь добычу законной, командир?

– Молчи у меня.

– Волчище ты серый!

– Завидно?

– Еще чего! Я Ваньку греть пойду. Он тоже тонул, а ему – ноль внимания.

– Вот и сходи.

Людка уходит. На прощанье она делает маме какие-то знаки, но мама думает только про лифчик: как она повесит его на веревку у костра. А если на елку, за палаткой, он же к утру не высохнет. Лифчика не было в списке снаряжения. И она не взяла сменный. Она забыла, что все в рюкзаке промокло.

– Иди, укладывайся, Петрушка.

Мама послушно бредет к указанной палатке. И только заползая в спальник, понимает, что это – палатка отца. Она сворачивается в клубок и начинает дрожать – от пережитого напряжения и того, что надвигается. И так, не в силах унять дрожь, погружается в полудрему. Скоро голоса у костра смолкают, и отец оказывается рядом. Он крепко обхватывает ее поперек живота, прижимает к себе и спрашивает:

– Ну, что ты, девочка? Ведь все в порядке? Правда?

Маме не кажется, что все в порядке, она только сильнее дрожит. А отец еще сильнее прижимает ее к себе и все шепчет:

– Тише, тише! – Как будто ее дрожь способна чему-то помешать.

Рука отца ныряет под тельник и находит мамину грудь. Мама дергается, но маленькая грудь только глубже погружается в его большую ладонь. Пальцы отца умело теребят и выкручивают сосок, и эта часть тела начинает жить своей жизнью, ласкаясь и нежась, прося еще. Мама краем сознания удивляется, что это может быть с нею, и выгибается, откидывая голову. Но не успевает за ним. Он дышит все чаще, рывком поворачивает ее на спину, тяжело наваливается и шарит по бедрам, освобождая от штанов.

– Нет, нет, нет!

– Ну, что ты, что ты! Все хорошо, все хорошо! – и быстро, мелко-мелко целует – снова вшею, и в грудь, заставляя отвлечься. Но мама чувствует, все равно чувствует, как что-то чужое, инородное, совсем неласковое пробивается к ней, грозя ужалить. И боится.

– Нет, пожалуйста, не надо!