Ольга Исаева - Антошка Петрова, Советский Союз

– Ну что ж, – говорит, – Зинаида Ивановна. Дай-ка я тебя на прощание поцелую, а то ведь за месяц забудешь ты меня…

Антошка, как такое услышала, так от возмущения чихнула и кашу свою, про которую давным-давно думать забыла, в разные стороны и прыснула. Сама забрызгалась, всех забрызгала, а от матери еще и затрещину схлопотала. Одно хорошо: пока водитель отряхивался, как-то само собой про поцелуи свои дурацкие запамятовал.

На станции – пусто, электричку еще минут сорок ждать, но Антошка не возражает. Главное, на поезд дальнего следования не опоздать. Еще со вчерашнего дня внутри у нее газировка радости булькает, и, чтобы ее не расплескать, она спокойно сидит на скамейке рядом с матерью и посматривает на прибывающих пассажиров: вон тетки с сумками в московских очередях стоять едут, вон студенты в институт, вон цыганки скоро веселым табором по вагонам побираться пойдут, а пока что сидят себе на мешках запросто и о чем-то переругиваются не по-нашему. А вон солдатик бледненький, наверное, про старушку-мать вспомнил-пригорюнился, как в дяди-Витиной песне, что он со слезой на баяне играет, а вон монтер с мотком кабеля после ночной смены притомился на лавочке. Только тети Риты все нет да нет!

Стрелка медленно, но верно подползает к восьми тридцати, и теперь внутри у Антошки булькает уже отчаянье. Опоздаем же, опоздаем! Мать тоже забеспокоилась. Как верные псы в ожидании хозяина, они сидят плечом к плечу и неотрывно смотрят на мост, где в любую секунду должна показаться запыхавшаяся, виноватая тетя Рита. Народ на платформе загалдел, вдали показалась электричка, но мать сказала сухо:

– Эту пропустим. Следующая через двадцать минут.

Снова они сидели одни, снова смотрели на мост. Мать была злая, серая и подругу изредка, но с чувством материла. Антошка молчала, но в душе ее полностью поддерживала. Наконец та появилась – растрепанная, с четырехлетней дочерью Элькой в одной руке, с чемоданом и авоськой в другой. Мать как взрывной волной подбросило: не дав подруге приблизиться, она резко вскочила и закричала:

– Рита, ты что, совсем спятила! Меня одну с ребенком приглашали, а я с тобой да еще с двумя довесками. И вообще, какого черта ты опаздываешь, я уже целый час тут тебя жду как на иголках.

Подойдя, та ее урезонивала:

– Да погоди ты, мать у меня с почками слегла, не оставлять же Эльку на больного человека. – И вдруг, со свойственным ей легкомыслием: – Ничего, авось перекантуемся.

Через полчаса все как ни в чем не бывало сидели в электричке: зареванная Элька прикорнула у окошка, Антошка тоже начала дремать, мать с тетей Ритой оживленно болтали, как они сами говорили, «о своем, о девичьем». Антошка их не слушала. С горечью она думала о том, что вот скоро они приедут в Москву, будут долго стоять в очереди за эскимо на палочке, потом до бесконечности изучать «карту Метрополитена», потом заблудятся и, может быть, вообще НИ-КОГ-ДА так и не поедут на Украину в быстром, как ветер, поезде дальнего следования.

Кто-то другой на их месте будет, обжигаясь, пить чай из граненых стаканов в подстаканниках, кто-то другой получит сахар-рафинад в специальной упаковке по две штучки с изображением поезда на обертке, кто-то другой будет лежать на верхней полке и смотреть в окно… Женские голоса звучали глухо «бу-бу-бу», изредка, словно совсем издалека, до Антошки долетало:

– Представляешь, можно вот так всю жизнь прожить и человека хорошего не встретить, а соберешься куда-нибудь, и на пороге собственного дома…

– А не женатый?

– Да кто ж их разберет, на женатых, чай, печать в загсе не ставится.

И все же, несмотря на горькие прогнозы, а может быть, как раз благодаря им, через несколько часов совершенно счастливая Антошка ехала на Украину, и счастью ее не мешали ни подмигивания соседей, угощавших мать и тетю Риту водочкой со свежими огурцами и крутыми яйцами, ни запах угольного дымка и туалета, ни остановки, ни пыль, ни грохот. Антошка, как драгоценный камешек, перекатывала во рту замечательное слово «плацкарта», с небывалым аппетитом поедала пирожки с повидлом, которые разносили по вагонам говорливые приветливые буфетчицы, она простила и ехавшую «зайцем», очень этим гордую, Эльку, и казавшуюся теперь симпатичной тетю Риту с ее хитреньким, как у рыженькой лисички, лицом. Все, просто все в этом поезде было прекрасно!

Остаток дня Антошка пролежала на верхней полке, провожая глазами перелески, шлагбаумы, полустанки, лоскутные одеяла полей, облака, громоздившиеся в небе кучами снятого с веревки белья, мосты, набегающие внезапно, как грохочущие строчки прописей с гигантскими буквами Ж. Теплый ветер трепал Антошкины косички, локомотив сипло кричал на своем паровозном языке: «С дороги, куриные ноги!..» Антошка с гордостью смотрела на помигивающие в сумерках поселки, где сидели у окон и никуда не ехали несчастные девочки, на босоногих деревенских мальчишек, идущих с удочками на вечернюю рыбалку и с завистью махавших ей вслед.

Ночью она проснулась от резкого толчка и услышала в коридоре топот и возню. За окном было темно, но с другой стороны вагона чувствовалась бессонная жизнь большой железнодорожной станции. Антошка услышала, как снаружи гнусавый женский голос по радио произнес: «Со второй платформы отправляется скорый поезд Москва – Кишинев, просьба пассажирам занять места согласно приобретенным билетам».

Антошка собиралась было опять заснуть, но хотела лишь посмотреть на спящую маму, как вдруг ее точно кипятком ошпарило – внизу было пусто. Мамы не было, тети Риты тоже, только свернулась на нижней полке худеньким комочком Элька. Антошка пулей слетела с полки и с криком «Мама, мамочка!» кинулась по спящему коридору в тамбур.

Они как ни в чем не бывало стояли вчетвером внизу, на теплом перроне, курили и смеялись: двое командированных из Москвы, мама и тетя Рита. Один рассказывал что-то такое смешное, что мама на плече у него раскисла и все повторяла: «Там наша Родина, прости, сынок, но там наша Родина…», пока один из попутчиков не заметил Антошку и не подтолкнул ее под локоть со словами: «А вот и полиция нравов пожаловала», но она сразу же догадалась, в чем дело:

– Что ты забеспокоилась? Что ты, глупенькая? Здесь я. Куда я денусь?

Антошка прыгнула ей на руки и теперь рыдала, размазывая кулаками по лицу слезы. Она плакала и сквозь слезы смеялась. Она и сама теперь уже не могла понять, почему так испугалась, ведь нельзя же было и впрямь предположить, что мама бросит ее и сбежит с одним из этих вот симпатичных москвичей. Нет ведь?

Меж тем Антошка сознавала, что чуть ли не с рождения в самой глубине ее души жил страх, что стоит упустить маму из виду, как та исчезнет, бесследно растворится в желтом мареве чужой железнодорожной станции, что за нею нужен глаз да глаз, а то пиши пропало – только ее и видели. Кроме того, побаливало внутри чувство, что это из-за нее, Антошки, мать живет, каждый месяц считая до получки дни да копеечки, что из-за нее она не может, как мечтала, завербоваться в Сибирь, на комсомольско-молодежную стройку, где работают замечательные парни, похожие на актера Рыбникова из фильма «Высота»…