Сергей Платон - Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла

Надувшись кофе из случайной кастрюльки и насидевшись на широком подоконнике (мебели-то еще не было), они заглянули в огромный куб комнаты, в центре которого сияла мусорная куча. Светлая и солнечная, она состояла из каких-то тетрадей, бумаг и неимоверного количества распухших детских альбомов для рисования. Поначалу показалось, что именно из нее на стены, потолок и за окошко лился нестерпимо желтый пыльный свет.

Жмурились и листали.

Вот тут долгое, подробное удовольствие археологов и мусорщиков резко потревожил образ бывшей хозяйки. Они вдруг осознали, что прикоснулись к праху чужой жизни, и заоглядывались по сторонам. В комнате будто появился кто-то третий. Хозяйка? Стало ясно, что это она всю жизнь аккуратно подклеивала в альбомы и тетрадки тысячи газетных вырезок, снабжая каждую рифмованными словами. Неловко. Вот уже час они ковырялись в пожелтевших останках жизни недавно умершего человека.

Стихи были необычными, малосовершенными; каждому листочку – картиночка. Суетливые наследники не вывезли только их. Может потому, что малосовершенные? Как та кривая береза над переулком, уже почувствовавшая весну и обляпавшаяся жиденькой зеленкой нелепых липких листиков.

Однако же, весна тогда оказалась гораздо сильнее неловкостей и мистических образов. Присутствие простой весенней Светки приятно щекотало самолюбие, пробуждало виртуозное красноречие, рождало тысячи остроумных шуточек и наивно-задушевных бесед в кругу таких же юных, но пока еще беспарных друзей, гордо именующих себя собутыльничками.

Постоянно выпивать что-то алкогольное считалось в их кругу необходимым. Совсем непьющий студент непонятен, неинтересен, подозрителен. С точки зрения большинства однокурсников жизнь такого «пассажира» уныла и лишена сотни естественных радостей.

Егор, Серега, Виталик и Вадик любили соображать на четверых. Но разве это выпивка? Соображения недавних школьников хватало только на самый доступный сегмент алкогольного рынка. Несколько дешевых, быстро выветривающихся коктейлей, несколько банок светлого пива «на личность», несколько рюмок водчонки или коньячища «на харюшку» – вот, собственно говоря, и вся незамысловатая винная карта двадцатилетних гуляк. О сочетании напитков никто из них никогда не задумывался, легко перемешивая в миксерах своих крепких и плоских желудков всякую суррогатную дрянь.

Микс получался эффектным и ярким. Он позволял немного пошуметь, слегка побезобразничать на вахте, пошляться по соседним общежитским комнатам, смотаться в ночник, зацепить там свежих девчонок, полночи увлеченно проспорить о ситуации на курсе и о каком-нибудь тривиальном нюансе профессии, что поутру подтверждал нуднейший семинар, этому нюансу посвященный.

Последний год повелось зависать у Егора. Общага находилась далеко от клуба, а егоркин дом вот он, рядышком. Три «однокомнатных» приятеля, с самого первого курса в любой момент великодушно предоставлявшие ему свое тесное общежитское владение на три койки, по выражению Виталика, «для отправления естественных физиологических надобностей молодого растущего организма», чувствовали себя в его доме как дома.

Одессит Виталий Шток шутил постоянно и со зверским серьёзом. Множа сарафанную славу об остроумии своих земляков, парень мыслил остротами. Не проходило и десяти минут, чтоб рядом с ним не раздавался взрыв хохота, за что преподы сурово карали его изгнанием с лекций. Егор все порывался за ним записывать, даже блокнотики специальные заводил, но потом бросил. Записывать надо ведь не только фразу, но и контекст, ситуацию, в которой она произнесена, интонацию. На бумаге от сотни виталькиных острот не оставалось почти ни одной достойной увековечивания. Но некоторые были просто шедевральны.

Как-то, собираясь на лекции после очередного загула, и внимательно разглядывая процесс натягивания Егором шерстяных кальсон поверх плавок, Виталик отечески произнес:

– Молодец, Егорушка! Чтобы спускательный аппарат хорошо работал, мальчик его должен в тепле содержать.

На вопрос, есть ли у него крем от клещей, Шток угощал пацанов, собирающих сумку для загородного пикника, фразочкой: «у меня только от прыщей». Посетив кабинет стоматолога, докладывал, что санация показала «период полураспада».

Чаще всего шуточки Штока касались популярной половой тематики.

«Егорино горе» – это о забытом впопыхах на самом видном месте, использованном презервативе. «Всю сантехнику простудит» – о слишком легко одетой девице, дефилирующей в короткой юбке по зимнему бульвару. «Сразу начала меня хватать за места общего пользования» – о своей очередной страстной подружке. Случались и уж совсем пионерские глупости. Вместо утреннего приветствия он тыкал пальцем Егору в грудь: «вот Егор», а потом в джинсовый гульфик: «и егоркин бугор».

Внятно дружили в их «узком кругу ограниченных людей», скорей всего, только Серега и Вадик. Оба крупные, длинноногие, и как многие большие люди, простоватые, наивные, добрые. Из Костромской области они привезли в университетский муравейник уникальную для безбашенных студенческих сообществ крепкую уверенную надежность, проявляющуюся в ровных отношениях даже с самыми закидонисными однокашниками и сквалыжными профессорами. Шток обзывал ребят жеребцами-производителями костромской породы, дразнил генофондом нации, требовал не расходовать попусту семенную жидкость.

– Это вон Егорке позволительно иногда полимонить Дуню Кулакову одинокими зимними вечерами, а вы обязаны брызгать прицельно и результативно, – корчил серьезную рожу Виталик, – чтобы в маленькой избенке у зачуханной бабенки народились жеребенки! Здешние девы таких коней с яйцами никогда не видывали, любая даст. Так что, парни, расчехляйте стволы и спасайте отечество. Презики вам теперь ни к чему, можете мне сдавать. Будете побеждать смертность рождаемостью. Информатики, блин, хреновы! Я бы вам диплом уже сегодня выдал, но только по одной дисциплине, по кинематике; красный такой, толстый и длинный!

После подобных тирад тощий Виталик с удовольствием получал от Вадика звонкую затрещину, безуспешно пытался вынуть приготовленный к прогулке стратегический запас презервативов из нагрудного кармана серегиной джинсовки, червяком извивался под усевшимися на него друзьями, приминался подушками и пискляво вопил на всю общагу о бандитском наезде понаехавших хулиганов-лимитчиков, удушающих самую перспективную интеллектуальную единицу математического факультета. В разных вариациях подобная разминка перед тусовкой повторялась постоянно.

Настоящая дружба костромичей вызывала зависть. Таким верным друзьям положено жениться на сестрах. Как же они тосковали друг без дружки, с каким восторгом встречались, вместе постигая неподъемную программу обучения пополам с примитивной наукой студенческих развлекух. Всякий день выдумывали себе множество общих дел, вовлекая в них новых подруг и остальных членов небольшого общежитского кружка.