Владимир Волкович - Судьба на роду начертана

– Одни мы теперь остались, доченька, нет уже нашего папы.

И слезы ринулись из глаз ее, и запричитала, и забилась в истерике. Такой застала ее вернувшаяся с работы мать. Она увидела конверт и сразу все поняла. Обняла Алю с дочкой и повела в дом, посадила на диван. Оливию уложила в кроватку, а сама вскипятила чай, заварила покрепче и поставила на стол перед дочерью, уже час смотревшей куда-то в пространство пустыми, безумными глазами.

Целую неделю Аля не могла прийти в себя: то плакала навзрыд, то сидела каменная, упершись в стену невидящим взглядом. Потом вышла на работу, оставив Оливию на попечение матери. На заводе ей стало легче – знакомые участливые лица, люди, с которыми она проработала уже четыре года, и многие из которых, так же как и она, потеряли близких.

Теперь у нее осталась только дочка, как память о дорогом человеке, с которым и пожить-то как следует не успела.

Чтобы отметить Победу, начальство организовало банкет, наверное, впервые за всю войну. Аля сидела рядом со строгой табельщицей, которая проработала на этом заводе уже двадцать лет. Выпили водки уже по третьему разу, все захмелели. И тогда пожилая женщина, обняв Алю за плечи, сказала слова, которые сразу нашли отклик в душе ее:

– А ты, девонька, не верь, что он умер, а жди его и думай о нем. В жизни все бывает, и мертвые воскресают.

Лето подкралось незаметно. В том победном году лето на Урале стояло жаркое… Холодильников не было. Только крупы хранились, да овощи с огорода. Город за эти годы почернел, везде торчали груды неубранного мусора, старые гнилые доски, ржавые железные изделия.

По городу поползли заразные болезни. Сразу стали издаваться строгие приказы о прививках, поголовно и в обязательном порядке, в больнице организовали инфекционное отделение.

В выходной Аля с Оливией пошли на пруд купаться. Пруд был довольно большим, километров десять в длину, он расположился у подножья гор после того, как лет двести назад заводчик Демидов построил плотину для нужд нового железоделательного завода.

Маленькая чистая горная речка с коротким татарским названием образовала водохранилище, куда весной и в летние дожди огромные желто-мутные потоки несли всю городскую грязь. Пруд служил единственным источником водоснабжения и, несмотря на всевозможную очистку, воду нельзя было пить без кипячения.

Воскресный день выдался солнечным, и Аля с удовольствием окунала в воду Оливию. Ей исполнилось недавно десять месяцев.

Оливия смеялась и брызгалась, чем приводила Алю в восторг. Потом они лежали на крупной гальке, подставив солнышку свои белые тела. Вокруг было много народу, продавалась газировка и пирожки с ливером, которые все любили. Аля тоже взяла себе и Оливии. Та уже все жевала зубками.

К вечеру Алю начало тошнить, болела голова и живот. Она легла спать пораньше. Ночью проснулась от тяжелых хрипов и стонов. Подошла к дочке, Оливия горела, была высокая температура. Аля дала ей жаропонижающее, напоила чаем с медом, который они доставали в деревне. Дочка уснула.

Утром Аля чувствовала себя плохо, и у Оливии не спадала температура. Аля побежала к соседке, которая работала в ее цехе, попросила вызвать врача и предупредить, что на работу не выйдет. Врач пришла через два часа и вызвала машину скорой помощи. Оливия была без сознания, металась в жару. Аля с ней не поехала, она просто не могла уже двигаться, ей становилось все хуже. Врач поставил диагноз – дизентерия.

Аля почти не вставала, не могла есть и только пила теплую, противную воду. Мысль о дочке не давала ей покоя. Наконец через несколько дней смогла выйти на улицу и медленно, пошатываясь, побрела к видневшемуся издалека больничному корпусу. В приемном покое ее попросили подождать. Вскоре к ожидающим вышла розовощекая, улыбчивая медсестра. Она начала сортировать находившихся в приемном покое людей. Дошла очередь и до Али.

– Как, вы сказали, фамилия?

Аля назвала и встала. Сестра долго проверяла что-то по спискам:

– Да, правильно, эта девочка умерла три дня назад.

Сестра произнесла эти слова легко и просто, как будто они ничего не значили, и она произносила их каждый день по нескольку раз.

– Этого не может быть, – Аля тяжело опустилась, просто рухнула на стул.

– Что вы мне говорите: «Не может быть». Ее и похоронили уже.

– Ну, пойдем, доченька, – мать гладила Алю по голове, – ну пойдем же.

Аля лежала на маленькой могилке и никуда не хотела идти. Она желала только одного – умереть. Шли вторые сутки, как она доковыляла сюда, упала лицом в свежую, влажную землю, обняла руками маленький холмик и решила, что никуда отсюда больше не уйдет. Жизнь кончилась…

Мать еле держалась на ногах от усталости и переживаний, Аля не реагировала на ее уговоры, а когда та попробовала ее поднять, резко и грубо оттолкнула ее.

Тогда мать сказала:

– Я скоро приду, – скорее для себя, потому что Аля ее не слышала, – принесу покушать.

День разгорался, в лесу, где находилось кладбище, просыпались птицы, солнышко припекало, но все это было не для Али. Черная ночь опустилась на ее разум, и глаза ее были закрыты.

– Эй, женщина, – грубоватый мужской голос словно вернул ее с того света, – ты что, ночевала тут?

Она попробовала открыть глаза и сквозь смежившиеся ресницы увидела половину человека, колеблющуюся в утреннем мареве. Наверное, почудилось…

– Женщина, очнись, ты заснула?

Аля открыла глаза, перед ней стоял мужчина, вернее, полмужчины сидело на какой-то доске с колесиками.

– Что так смотришь, ноги мне оторвало, вот теперь катаю сам себя.

Он криво улыбнулся, но глаза оставались серьезными. Такие глаза бывают у тех людей, у кого боль глубоко внутри запрятана. Теперь она рассмотрела его внимательнее: суровое, мужское лицо в шрамах, пилотка на голове, гимнастерка без погон, многочисленные ордена и медали на широкой груди.

– Вот приехал навестить своих – жену и дочку, кивнул на могилу рядом, – странно получилось, я на фронте четыре года отбухал и жив остался, а они здесь, в тылу, померли. – Он говорил, и ему неважно было, слушают его или нет, нужно было кому-то высказаться, открыться. – А у тебя кто тут?

– Дочка, – еле слышно прошептала Аля.

– Ну, что ж, живым – жить, ты молодая, красивая, нарожаешь еще.

Аля чувствовала, что попадает под обаяние этого сильного, грубоватого, но мужественного человека.

– Аленька, – из-за сосен показалась мать, – я поесть принесла.

– Во, как раз кстати, – мужчина достал из рюкзака бутылку водки, – помянем наших. Он привычно плеснул в жестяную помятую кружку и протянул Але. Она взяла, чуть помедлила и вдруг неожиданно для себя выпила залпом. Мать уже расстелила на траве платок, выложила нехитрую снедь. Аля хрустнула огурцом, силы возвращались к ней. От мужчины исходила уверенность.