Елена Поддубская - Такая роковая любовь. Роман. Книга 1

– А где же мне жить, Надюха? – открыто поразился Николай.

– Как где? Вот ту-та жа. Дом родительский третий год стоит без жильцов. Перехал бы сюда да з а жил. И тебе проще была бы, и мне не надо была бы присматривать за ним.

– Не, Надюха, мне из Москвы не гоже уезжать. Я уже там привык.

– Так ведь сам говоришь худ о там?

– Когда это я говорил что худ о ?

Николай силился вспомнить:

– Сёдни говорил, кода Иван тебя в Калуге встречал. Ваня так с порога и сказал напрямую, что худ о , мол, тебе в столице, истосковался ты по деревне.

– Ах ты вот о чем! – вспомнил Николай, – Да не, Надюха, это я просто так сказал: с поезда. А в Москве мне не худ о . Она, знаешь, какая красивая – Москва! – произнес он с нескрываемым восхищением.

– Так ты, значись, по нам сосем не скучашь?

– Скажешь тоже, глупая! Как это не «скучашь»? Скучашь, еще как скучашь. Если б не скучал, разве бы я приехал?

– Так то по делу, – не совсем поверила Надежда.

– Не по делу, а из чести, – уточнил Николай. Он развернулся и встал перед сестрой, как перед официальным лицом, – Приехал, чтобы просить вашего с Иваном благословления. С невестой познакомить. Да вот в месте отцовом побыть.

Он указал на дом.

Они стояли на просторном невысоком крыльце. Дождавшись пока взгляд сестры сменится с ревниво-обиженного на умилённый, Кравцов упёрся руками в перила передней перегородки. Прямо перед ними был большой двор, обнесённый со всех сторон плотным забором. Ставленый когда-то отцом, забор не успел ещё, за то время, что родителя не стало, ни обветшать, ни даже полинять от дождей. Ушедшие почти в один год, родители были теперь захоронены в одной могиле на деревенском кладбище за церковью.

Похоронив родителей три года назад, Николай опять вернулся в Москву. Надежда же осталась жить в соседней деревне в доме мужа, присматривая за родительской хатой и время от времени наводя там порядок. И всё время мечтала о том, чтобы младший брат вернулся издалека и поселился здесь же, в доме. Но Николай после похорон отца приезжал в Серебрянку только раз: на годовщину его смерти. Побыл пару дней, поставил оградку на могилке родителей, и с тех пор больше в родные края не наведывался. А теперь вот прислал телеграмму и приехал. Надюха, прочтя текст, по первости-то сначала обрадовалась, думала насовсем Коляня едет. А оказалось, что обманулась: братик вёз на знакомство будущую жену.

«Что ж, тоже надо. Спасибо, что не забыл», – благодарно улыбнулась Надежда своим мыслям и вновь крепко прижалась к брату. Она всегда знала, что оказывается любила его до беспамятства, и что все эти годы разлуки ей его сильно не хватало.

– Спасибо тебе, Надюха, за дом. Что смотришь за ним, – продолжил разговор Николай глубоким вздохом.

– Тю! Так, поди, и мне он не чужой, дом-то: батька с маткой здеся жили, нас р о стили.

Надежда, дивнувшись похвале, отпряла от брата, внимательно оглядывая.

Только теперь она заметила, как посреди высокого лба Николая наметилась поперечная складочка, которая со временем точно углубится в морщину, что разделит лоб на две части. И тёмных кругов под глазами, пока слегка заметных, но уже непроходящих, вечных, залегших, тоже Надежда с утра при встрече не углядела. А теперь вот обратила внимание и задумалась: «Отчего это в столь молодом и сильном на вид мужике, как их Николай, проглядываются такие почти что аристократические признаки хилости и утомлённости?».

И, всматриваясь получше, уже сомневалась Надежда её ли это кровь? Тот ли брат, всегда казавшийся человеком уверенным и знающим жизнь? Не от того ли эти губы под пышными усами так сжаты, что хотят сказать что-то, да не могут? Не потому ли столь беспокоен и растерян взгляд, что не знает в какую сторону смотреть? И сам этот человек, такой знакомый и родной, не кажется ли ей чужим, от того, что пообтёрся он на чужбине, пообтрепался, поднабрал в себя других, незнакомых нравов и порядков, а теперь вот, при возвращении, никак не желает вписываться в местные рамки, и даже взглядом своим выражает недопонимание и непримирение?

«Нет, изменился Коля, изменился. Сосем другой стал», – расстроилась Надежда, а вслух спросила.

– Ты, Коляня, сколь времени жить собираешься в доме-то?

Не упустив из вида пристальное рассматривание сестры, Николай вновь тяжело вздохнул и полез в задний карман джинсов за сигаретами.

– Да поживу, – ответил он неопределённо, снова осматриваясь, – Наличники вот на окнах поправить надо. Крышу проверить: может где перестлать придется. Баню обсмотреть; кажись обшить заново понадобится.

– Понадобится, – радостно подхватила Надежда. Заботы брата о доме вновь вернули ей надежду. – В бане-то мы давненько не бывали. У нас в Калинках и душ, и туалет. Хотя, все одно, ничто бани не заменит, пара ейного, – добавила она, подумав. Пошарив в кармане сарафана, Надежда вытащила конфету и предложила брату. Он со смехом приподнял сигарету.

Надежда развернула ириску, стала жевать.

– А обшить и Иван собирался. Предбанник ведь сосем никуда не годный, выстыват зимой вмиг. И печку надо бы перебрать, расширить: тяга хорошая, но пригорат. Да каменьев маловато, греть дюже долго. Особо ежели с ребятишками моесся, – объяснила она со знанием, разглаживая на перилах фантик с золотым ключиком.

– Значит – расширим, – Николай сладко затянулся, – Ты ничего, что я курю? – отмахнул он дым, – А то я отойду.

– Да ладно, стой уж. Чего? – разрешила Надежда, – Иван мой ведь тоже смолит, как окаянный. Я его вечно зимой в сенца гоняю, чёб детям лехкие не засорял едкостью табачной. Да ещё чёб Егорку не сманивал гадостью этой.

– Егорке-то твоему рановато, поди, про курево думать, – засомневался Николай.

– Ага, рановато: чай, десятый годок пошел Егорке-то.

– Я и говорю: рановато.

– Ой, Коляня, не прикидывайся ты агнецом, – вскинула руками Надежда, – Сам с Володькой Окуньком во сколь лет балов а ться начал, кода пацаном был? Не помнишь? Как мамка у тебя из карманов штанов махорку впервые вытряхнула и полотенцем потом по двору гоняла, не помнишь?

– Так мне сколь годов-то было? Уже верно поболее.

Николай силился вспомнить. А Надежда тут же вставила:

– Девять.

Николай на втяге даже замер, до того не поверил сестре:

– Не может быть?!

– Вот те и «не может быть»! Говорю – девять. Я здорово это запомнила. Потому, как в тот год дед Семён умер, и бабы голосили, что Окунёк сосем мал о й, и десяти ещё нет.

– Точно, – вспомнил теперь и Николай и протяжно выдохнул струю дыма. Затем затянулся опять, помолчал чуток и вновь вспомнил. – Махорку-то мы с Вовкой у деда Семёна как раз и таскали. А потом, когда он умер, бабка Маруся Вовке махорку сама покупала. В Калуге. И украдкой от матери давала. Чтоб бычки не подбирал.