Дмитрий Щёлоков - Темная вода (сборник)

– Володька, а ну сбегай к Степану Михайловичу, – после завтрака сказала Матрена внуку, – скажи, мол, бабушка у него денежку требует, он сам знает за что.

Володька спрыгнул со стула и уже через пять минут был около дома старика и никак не мог решить, как миновать привязанного на веревке бодучего козла.

– Ты, парень, чего тута крутишься? – в дверях показался Степан Михайлович.

– Дядь Степан, меня бабушка к вам послала.

– По что?

– Говорит, чтоб вы ей деньги вернули, вы сами должны знать.

Лицо старика посерело, челюсть словно обмякла и чуть отвисла, а из рук вывалилась краюха черного хлеба, вынесенная для козла.

– Что с вами, дядь Степан?

– Ты иди. Иди, сынок, домой, – дрожащей рукой отмахнулся дед.

Володька пожал плечами и убежал.

«Обманул, обманул, сукин сын! Ой и погань, – сжав зубы, зашипел про себя дед, вспоминая, как рассказывал немому о кошельке. – Это что ж теперь, позор?!»

Он ходил по комнате, смотрел в зеркало, глаза затянуло пеленой, сердце неровно забилось, он расстегнул воротник, опустился на пол и стал жадно глотать воздух, словно выброшенная на берег рыба.

Когда сбежались люди, Степан Михайлович уже распластался под зеркалом и что-то бормотал посиневшими губами. А когда над ним склонился Человек, старик потянул к нему руки и прохрипел: «Рассказал! Ты слышал!» – и обмяк.

Толпа онемела. Глухонемой почувствовал на себе взгляды, которые, казалось щупали его затылок, он обернулся, и толпа отступила. Страх и презрение на лицах скрывали прохладные сумерки комнаты. Человек поднялся на ноги и медленно попятился. Он не мог отвести взгляда, почему-то стало очень страшно, перед ним стояли уже не те люди, что один на один рассказывали ему свои истории, их словно подменили.

К вечеру Степан Михайлович помер, козла забили на следующий день и сварили студень на поминки. Мальчишки все же нашли ящик с гранатами, после чего трое с контузией попали в больницу. Происшествие это сделало исчезновение Человека с Черной речки для многих незаметным. Кто-то, может, вздохнул с облегчением. А были и такие, что косились по сторонам, щурили глаза и молчали, словно знали то, что от других скрыто. А Человек, как исчез из тех мест, так и не появился никогда.

Возле ямы, где нашли его, вырос клен, небольшой, надломленный, почти без листьев. Кто-то подвязал его и полил, а на следующий год уже на новых ветвях развевались привязанные аккуратно разноцветные тряпичные лоскутки. Все их видели, угадывали, кто навязал, шутили и открещивались, а дерево все продолжало покрываться тряпочками, которые дрожащими пальцами привязывали приходившие в одинокий час люди. Они о чем-то шептали на зеленые, влажные от росы листья и тихими тенями исчезали вместе с утренним туманом.

Приближались Рождественские праздники. Солнце путалось в измороженном, затянутом льдом окне и искрилось в елочной мишуре между фрамугами.

Александра Герасимовна Шелкова, раскрасневшаяся на крепком морозце, вошла в избу и положила на выбеленный подоконник сломленную ветвь огненной звенящей рябины, отошла к дверям посмотреть на праздничное убранство.

С самого утра Шелкова суетилась по дому, прибиралась, топила печь, уж очень ей нужно было сходить за покупками, чтоб разговеться чем-то особенным в праздники, но чем она и сама толком не знала.

Закончив дела, окинула взглядом хозяйство, вроде бы, все было хорошо. Посидела на скрипучем стуле, посмотрела на календарь с Богородицей, смотрела долго, чутко и будто увидела одобрение в ее проникновенных глазах. Затем обратилась к портрету мужа. Даже в его застывшем, вечно суровом взгляде она увидела что-то радостное. Будто краешек губ чуть приподнялся, чуть изменился, что сразу и не заметишь.

Накинула Александра Герасимовна старый засаленный ватник, с темным пятном на месте кармана, покрыла седую голову лохматой шалью и, поминая святых угодников, полезла в подвал.

Темнота выдохнула в натопленную избу промерзшую сырость земли. Скрипнула под ногами гнилая лестница.

Шелкова включила свет. Тусклая лампочка, затянутая пылью и паутиной, то затухала, то разгоралась ярче, выключатель на стене чуть потрескивал.

Александра Герасимовна присела возле короба с прошлогодней сморщенной картошкой, чуть-чуть перебрала ее, осмотрела банки с соленьями, но так ничего и не выбрала. В дальнем углу, в мерцающем свете она увидела дедову шапку, выгоревшую и до основания засиженную мухами. Шелкова что-то недовольно проворчала – дед все время разбрасывал свои вещи где попало. Даже после его кончины, то там, то здесь она находила следы его неаккуратности.

Она сняла шапку с гвоздя, протерла ее старой тряпицей и бережно убрала за пазуху под ватник. Потом сильнее прижала ее к себе. Холод промерзшей материи достал до тела.

Снова подошла к картошке, выкопала из дальнего угла небольшую стеклянную банку и, словно пряча от самой себя, осмотрела и пересчитала содержимое. Достала пятисотрублевку и торопливо закопала банку обратно.

Шелковой не хотелось опоздать к машине с продуктами, поскольку та приезжала только раз в неделю, но и не хотелось идти неопрятной, словно ей одеть нечего.

Влезла она в новенькие валенки, застегнула тугую чистую фуфайку, достала пропахшую лавандой яркую шаль, что продали цыгане в прошлом году. Сходила в сарай за дедовыми охотничьими лыжами, которые испоганили ворчливые нахохлившиеся куры. Давненько ведь не наметало столько снега, не нужны они были ей. А теперь вот пригодились, облепленные куриным пухом и пахнущие жиром, они больше походили на две старые доски от стойла.

Закрыла она дверь. Подергала большой черный замок, спрятала ключ под задубевший на морозе коврик и поехала по заснеженной улице, оставляя на ломком искрящемся насте две неровные, широкие полосы.

Катится, присматривается, а вокруг только зайцами да осиротевшими собаками все вдоль и поперек избегано. С обеих сторон потемневшие, мертвые избы таращат на нее свои пустые промерзшие глазницы и изредка стонут под тяжелым грузом снега на своих дряхлых спинах. А рядом с ними моложавые, светясь желтизной свежего сруба и яркой краснотой крыш, красуются новые дома дачников. Холеные и самонадеянные в своей новизне, они словно не хотят замечать своих гнилых соседей. Им не быть такими, говорят их отражающие солнце стекла.

Радостно становится, когда к теплу съезжаются городские. Многих она помнит еще маленькими, а теперь у каждого уже свои дети, голоса которых наполняют эти старые безжизненные развалины, а в ее доме появляются гости, знакомые и не знакомые приносят гостинцы, рассказывают о городе и вспоминают, посмеиваясь, детство.

Возле покосившейся на один бок немощной избы взвыла маленькая лохматая собачонка, она забегала кругами, гремя цепью, но близко к штакетнику не подбегала, опасливо поглядывая одним уцелевшим глазом на незваного гостя.