Валерий Поволяев - С войной не шутят

Чего только не вспомнишь, чего только не передумаешь в дороге. В голове возникло даже это, карачаевское…

А потом отца с матерью не стало, они погибли. Селевой поток, сорвавшийся с гор, накрыл крохотный офицерский поселок, разместившийся в ущелье. Пашка в это время находился в пионерском лагере, и его, чтобы куда-то приткнуть, отправили в Нахимовское училище. Особо заниматься Пашкиной судьбой было недосуг. Из Нахимовского он попал в высшее военно-морское, откуда вышел, уже имея на плечах лейтенантские погоны.

Обычная судьба, обычные беды – все как у всех…

Было жарко, солнце припекало так, что дорога под колесами рафика по-змеиному шипела, брызгалась черной слюной, подрагивала зыбко, иногда вообще пропадала, и тогда вместо нее возникала ровная седоватая вода, огромное, в половину шоссе, зеркало, и Мослакову начинало казаться, что рафик вот-вот обратится в корабль, поплывет по водной глади, взбивая буруны и хрипя мотором. Но едва машина въезжала в эту воду, как вода исчезала, отступала поспешно, под колесами снова звенел противный задымленный асфальт.

Это был мираж – то самое призрачное видение, которое возникает только в пустыне, в гибельно-жаркую пору, и способно свести путника с ума. К корпусу рафика нельзя было прикоснуться – металл обжигал.

– Не могу больше, дядя Ваня, – пожаловался Мослаков, – сил нету ехать. Надо окунуться где-нибудь. Вон уже сколько километров без передышки отмотали.

– Пятьсот, – деловито сообщил мичман, глянув на спидометр, – от базы, с которой мы выехали, от ворот – ровно пятьсот.

– Все, хватит! Сворачиваем к первой же речке!

– И перекусить уже пора.

Из еды у них имелось полбуханки черного черствого хлеба, четыре вялых, купленных еще в Астрахани, огурца, четыре сваренных в мундире картофелины и пакетик с солью.

Дедовская еда, паек голодного времени, пайка солдата суворовской поры. Солдаты Суворова от недоедания были, говорят, такие худые, что им мундиры специально подбивали ватой, чтобы выглядели потолще.

С другой стороны, у наших героев в карманах уже имелось кое-что, уже звенели кое-какие деньги.

– Пора, – согласился Мослаков.

– А как насчет рыбки, Паша?

– Будет вода – будет и рыбка.

Солнце продолжало припекать, оно сделалось нестерпимым, будто не куриное яйцо уже растеклось по небу, а жидкий металл, небесный свод был целиком залит расплавленным железом.

Километров через десять они увидели реку – небольшую, спокойную, с прозрачной водой, обрамленную кудрявыми кустами, с песчаными куртинами, на которые наползала вода. Мослаков решительно сбросил скорость, свернул к речке. Скатился в мягкий длинный ложок и остановился только тогда, когда въехал передними колесами в воду.

– Э-э-эхма! – закричал он восторженно, громко, прямо в кабине сбрасывая с себя одежду и наполняясь ликующим, знакомым еще с детства азартом, когда можно было содрать с себя неудобную нахимовскую форменку, почему-то все время жавшую под мышками, сковырнуть с ног тяжелые жаркие ботинки и прыгнуть в воду. А там уж, блаженствуя, поговорить с многомудрыми, все знающими пацанами о жизни, о девчонках, о будущем. Он торопился, не замечая снисходительной улыбки мичмана, наполнялся восторгом, будто резервуар водой, и почти не контролировал себя. – Э-э-э!

Прыгнул в воду и очень ясно услышал сердитое шипение, какое обычно издает раскаленный металл, на который попадает влага.

Продолжая восторженно вскрикивать и охать, Паша, кокетливо прихлопывая ладонью по воде, переплыл на противоположную сторону – в детстве этот стиль плавания называли саженками, – нырнул у противоположного берега под кусты, в яр, через минуту вынырнул, держа в руке крупного неповоротливого рака с широким хвостом.

– Рак! – не удержавшись, ахнул Овчинников. – Самое то к пиву!

Мослаков, не выпуская рачиху из руки, – раз с икрой, то, значит, рачиха – вновь нырнул и довольно долго не показывался на поверхности. Только в воде что-то похрюкивало да наверх выбулькивали крупные пузыри… Мичману начало мниться, что Паша задыхается в воде, он даже представил себя в Пашиной оболочке, и ему тут же стало не хватать воздуха, а Паша все не вылезал и не вылезал, сидел в омутке под берегом, да пускал пузыри. Мичман почувствовал, как тело его пробила дрожь. Но вот Паша громко, пробкой, вылетел на поверхность воды, залопотал что-то непонятное, заухал и возвестил о своей победе ликующим воплем: в другой руке он держал еще одного рака.

– Молоток, товарищ командир! – не стал скрывать своего восхищения мичман.

– Попался законный супружник этой вот самой дамы, – Мослаков потряс рукой, в которой была зажата рачиха, потом потряс другой рукой. – Забился, гад, в нору, клешни выставил – никак не взять. Щелкает клешнявками, кусается и не дается. Но нет таких крепостей, которых не брали бы русские морские офицеры.

У мичмана даже под мышками зачесалось – так захотелось в воду. Но нельзя: раз один сидит в воде, то другой должен на берегу куковать, стеречь оружие и машину – это закон.

Он вытер ладони о траву, поболтал ими в воздухе, остужая кожу, потом вытер пот. Сразу обеими ладонями.

– Жара, как в домне, Пашок, – прокричал он, словно бы Мослаков сам этого не знал.

А капитан-лейтенант тем временем выбрался на берег.

– Рачья речка – явление редкое, – Мослаков запритопывал ногами, сбивая с них ошмотья тяжелого, клейкого ила. – Мы будем круглыми дураками, если уедем отсюда без таза раков. Твоя задача, дядя Ваня, проста – нарвать крапивы, намочить и набить ею ведро. У нас там, в рафике ведро есть…

– Где?

– Э, дядя Ваня, дядя Ваня! Что бы ты делал, если бы о тебе не беспокоился Павел Александрович Мослаков?

Переложив раков в одну руку и надломив им клешни, чтобы не кусались, Мослаков открыл заднюю дверь рафика, приподнял брезент, лежавший на полу, – под брезентом поблескивало своими боками новенькое оцинкованное ведро.

– Ну как? – довольно спросил Мослаков.

– Фокусник! – восхищенно произнес мичман.

– Ловкость рук, и никакого мошенничества. Пока любитель «Смирновской» лобзал бутылку, я это ведро и оприходовал. Пригодится. В дороге вообще все гоже бывает, – Мослаков швырнул раков в ведро. – Главное, дядя Ваня, для сохранения товарного вида этих животных – мокрая крапива. Иначе мы раков до пива не довезем. И костерок надо бы затеплить. Десяток раков мы запечем здесь, пообедаем.

– Прямо в костре, по-походному? С грязью, с пылью, с копотью костерной?

– Зачем же? Сделаем все культурненько, как на каком-нибудь кремлевском приеме в честь высокого иностранного гостя: на настоящем противне, – Мослаков, будто фокусник, вытащил из-под брезента кусок кровельного железа, положил его на траву. – Личный подарок господина прапорщика. Прапор щедрый этот знал, что мы остановимся на берегу рачьей речки.