Геннадий Ананьев - Встревоженные тугаи

Тугаи – защитная полоса от лессовых холмов, почти голых, лишь с редкими кустами саксаула, барбариса и верблюжьей колючки. Днем на те холмы слетаются фазаны и купаются в горячей пыли. Заставского верблюда, который любит полакомиться колючкой, они не боятся. Неудобен этот участок. Иссушенный солнцем лесс – хуже песка. Чуть свернул с дороги (солдаты этот участок дороги укрепили гравием) машина сразу же начинает буксовать, поднимая пыль. Пешком тоже трудно ходить по лессу. Да и маскироваться нарядам здесь негде.

Почти километр тянется лессовая пустыня, а дальше – старое русло с бурой зеленью столетнего камыша и коричневатыми пятнами затхлых ржавых озерцов. Вокруг них камыш особенно густ, такие завалы – не продерешься. Камышовые озера тянутся не очень широкой полосой от границы в тыл километров на двадцать. Там старое и новое русло сливаются, и вскоре речка впадает в большое степное озеро Чарых-нур. На его берегу два крупных рыболовецко-зерноводческих колхоза. Рыбы в озере – хоть руками лови, а лесс, если его оросить, очень плодороден. Староверы же, поселившиеся здесь невесть когда, так устроили оросительную сеть, что хлеба дают невиданные урожаи. Богато живут староверы, работящий и непьющий народ.

В камышах старого русла лет сорок-пятьдесят назад, как утверждают старожилы, водились тигры, сейчас же остались кабаны и волки. Уток же и гусей, как и прежде, море разливанное! В сезон охоты, по пропускам, конечно, наезжают из города много охотников. Тогда этому флангу глаз да глаз нужен.

Правый фланг – совсем иного плана. Сразу же за холмом, где стоял памятник Субботину, начинался зеленый луг. На краю луга, почти у самой границы – Собачьи сопки. Два высоких насыпных кургана, могилы двух племен, погибших в междуусобной схватке. Легенда гласит, будто начался спор из-за любимой собаки одного из вождей. Но это – сказки. Конечно же борьба за господство. Вождизм. Болезнь неизлечимая всего человечества.

От заставы через луг идет дорога. Она проходит через село и, перемахнув бурную речку Ташхем, карабкается в горы и теряется между скал, которые, громоздясь друг на друга, поднимаются все выше и выше.

Горы – самый трудный участок для охраны. Туда уехал сегодня старший лейтенант Ярмышев, но вот что-то задерживается…

– Группа стой! Товарищ майор… – начал докладывать старшина Голубев, но Антонов остановил его:

– Вот сюда поближе давайте.

Подождав, пока солдаты сгрудятся возле него, Антонов предложил:

– Снимем фуражки и почтим минутой молчания память героя.

Посерьезнели лица парней. А когда Антонов начал рассказывать о самоотверженном поступке Субботина, ради спасения колхоза и своих товарищей-бойцов, новички затаили дыхание. Закончив рассказ, Антонов распорядился:

– Перекур небольшой, и я дам характеристику участка заставы.

Старшина Голубев достал пачку сигарет и начал угощать солдат. Брали молча. Потом подходили к оградке и, так же молча, смотрели на обелиск. Антонов же, глядя на дорогу, мысленно вопрошал неизвестность: «Что-то долго нет Ярмышева. Уж не случилось ли чего? Говорил, возьми рацию. Впрочем, в горах эта бандура нема, как рыба».

К геологам старший лейтенант Ярмышев ездил часто, особенно после встречи с выпускницей института Боженой Панковой. А познакомился он с ней полгода назад. Антонов, посылая проверить службу нарядов в горах, приказал:

– К геологам загляни. Узнай, что у них нового. Еще раз о взаимодействии напомни.

Ехал старший лейтенант в то утро к геологам с сомнением, не поняв, что ему там делать. Лишь накануне у них побывал сам начальник заставы, все вопросы, наверняка, обговорил, а сегодня послал его, узнай, дескать, что у них нового.

«Десять километров туда, десять обратно, – думал Ярмышев. – А зачем? Бензин жечь, да и время терять. А я еще конспект к завтрашним политзанятиям не закончил».

Дорога к геологам в то утро ему показалась особенно неуютной. Однообразные коричневые скалы, возвышавшиеся справа и слева, угнетали его. Настроение изменилось только когда газик въехал в долину. По-горному яркое разнотравье пушистым ковром покрывало землю, а по берегам торопливого ручейка толпились тальниковые кусты, на листьях которых поблескивали в лучах утреннего солнца капли росы. К тальниковым кустам примыкали белые домики геологов. Шиферные их крыши, влажные от росы, блестели, словно стекла, а обращенные к солнцу окна домиков пылали крыльями Жар-птицы.

В одном из домиков отворилась дверь, и юная стройная дева, с полотенцем через плечо, направилась к ручью.

«Новенькая, – мелькнула догадка. – Странно, начальник ничего об этом не сказал».

Ярмышев посчитал, что пока они доедут до домиков, поднимутся другие геологи, и он поговорит с ними, узнает все новости прямо у ручья, не дожидаясь начала рабочего дня, однако легковушка уже въехала в поселок, а ни одна дверь больше не отворилась. И хотя Ярмышева здесь все знали, и он был желанным гостем, будить ему никого не хотелось, тем более, что в этом не было никакой необходимости.

– Давай к конторе. Там меня подождешь, – приказал Ярмышев водителю ефрейтору Кочанову, вылез их машины, миновал последний домик, прошел по тропе между тальниковыми кустами и остановился, пораженный: на берегу ручья стояла девушка. Ее белые шелковистые волосы спадали на плечи, а черный тренировочный костюм, который плотно облегал тонкую талию, подчеркивая белизну волос и нежность лица. Ярмышев вдруг, вовсе не отдавая себе отчета, стушевался.

– Здравствуйте, – как-то нерешительно поприветствовал он девушку.

– Здравствуйте, – ответила та и лукаво улыбнулась, отчего на ее щеках образовались ямочки. Круглые. Глубокие. – Давайте знакомиться. Вы, наверное, командир заставы?

– Нет. Я заместитель начальника.

– А я – молодой специалист. Божена. – Она протянула ему маленькую нежную руку. – Не удивляйтесь столь странному имени. Дань моде. Мама моя – оригиналка. Ей хотелось, чтобы дочь ее была современной во всем.

Она говорила и сама удивлялась, отчего вот так, сразу, стала рассказывать о себе. Редко с ней подобное случалось. И только через несколько часов после этой встречи она поняла: пограничник ей понравился. Высокий, чуточку ссутулившийся, словно специально скрывающий широту и силу своих плеч. Глаза открытые, то удивленные, то восторженные, то недовольные – она вроде бы не заметила, как менялось выражение глаз молодого офицера, но, оказалось, все замечала, все запомнила, и сделала открытие для себя, что такие открытые глаза, по которым можно определять состояние души, могут быть только у честного и доброго человека.

А Ярмышев после той встречи все чаще думал о Божене. Он словно наяву видел ее лицо, льняные локоны, голубые глаза и особенно ямочки на щеках. Видел днем, хотя заставская круговерть вроде бы отнимала все время, видел вечером, даже когда проводил беседу с личным составом, видел ночью, когда высылал наряды на границу, – он был удивлен: несколько минут провел с ней и, кажется, влюбился.