Святослав Иванов - Подозрительные предметы

Лёгкой и быстрой поступью птицеголовый восходит на один из склонов, а потом резко съезжает по запретному пути мимо соответствующей таблички. Он соскакивает с обрыва и, не долетев до земли, сгорает, чтобы материализоваться снова в следующий вечер – и довести своё священное дело до конца, когда взойдёт полная луна.

Глядя на иллюстрацию в учебнике, 11-летний я вспомнил, как в раннем детстве наелся каких-то таблеток из шкафа, и мне было так плохо, что я был уверен – умру. В учебнике был изображён птицеголовый Ра – в таком виде предстал передо мной завораживающий ужас, когда из меня всё уже вытошнили, и я ворочаясь, засыпал в полубредовом состоянии. В этом видении – не стану называть это сном, потому что ничего настолько подробного и символичного мне потом не снилось – я был скорее не сыщиком, которому, как логично вытекает из сюжета, предстояло на следующий день побороть демона, а бароном, который шёл к ужасу с открытым забралом и, вопреки всесильной лыжной палке, оставался моральным победителем.

Лыжная палка была и в руке Ра на иллюстрации – правда, почему-то одна, да и лыж никаких не наблюдалось. Но сами законы древнеегипетского изобразительного искусства показывали богов и людей так, что они никогда не отрывали ног от поверхности: то есть, явно не могли передвигаться иначе как скользя, как на лыжах. Ну а то, что они не знали снега – так это их, египтян, проблема.

Отложив учебник, я встал с дивана и подошёл к распахнутому окну. Был жаркий сентябрь, но мне совсем не хотелось идти гулять, хотя меня кто-то и звал. Внизу копошились какие-то люди: двое пьяниц на скамейке, городская сумасшедшая, качающаяся на качелях и говорящая сама с собой, играющие в футбол парни постарше , среднеазиаты, устанавливающие новую ограду, девочки, прыгающие по меловой разметке на асфальте. Меня охватило уныние: зачем мне это всё? Зачем я им всем? Трудно представить, что меня кто-то когда-нибудь полюбит. И совсем уж невозможно, чтобы меня полюбил этот мир.

Как это просто – перекинуть ногу через подоконник, потом вторую, посидеть немного на парапете, а затем легко соскользнуть вниз, как в бассейн, попробовав воду. Просто соскользнуть, ни о чём не думая, не пронося перед глазами своей жизни – упасть на зелёную траву с какими-то ещё остатками цветов, расколошматиться до неузнаваемости, глухо смяться в угловатую лепёшку.

Нет, подумал я. Своей собственной волей это сделать – это слишком просто. Оно должно случиться как-то само, как предначертано, и это уже где-то начертано. А пока моё дело – искать эту возможность, поднять забрало и улыбаться ей в лицо.

Нужно было делать математику, но она никак не делалась. Прямо в тетрадке я вдруг начал писать карандашом: « Удивительным образом пересекается египетская мифология с поверьем одного из горных селений в Альпах. Местные жители с незапамятных времён верят в мистического горного монстра с головой орла, передвигающегося на лыжах и являющегося раз в сто лет в канун Рождества, чтобы забрать души троих сильных мужчин и три раза совершить ритуальное самоубийство в форме прыжка со скалы и сгорания в воздухе. По легенде, этот монстр – бывший человек, искупающий таким нетривиальным образом грех самоубийства, совершённого им из гордыни в расцвете жизненной силы. Однако согласно расхожей гипотезе, такое толкование навязано христианскими проповедниками, которые не могли извести диковатые легенды местных жителей. Учёные считают, что орлоголовый монстр – некое воплощение божества, собственноручно забирающее самых сильных с тех самых пор, когда люди обленились и перестали приносить ему жертвы. Как утверждают местные жители, единственный способ избежать смерти от наметившего жертву зверя – убедить его в том, что человек сам наложил на себя руки в его честь. Что самое интересное, существование этого монстра имеет некоторые доказательства. В 1938 году… »

Я взрослел. У меня были ключи от чердака, и я часто ходил туда: наблюдал за голубями и воронами, сам вместе с ними сидел на краю – а чего мне было бояться? Птицы спали, и я сам не отказывал себе в удовольствии вздремнуть.

Мне нравилось это общество, но всё-таки я находил птичий быт довольно печальным: каждое утро они просыпались – и без всяких размышлений принимались за единственное возможное занятие, поиск еды. Было их жалко: никакой возможности выбора, никакой интриги, никакого досуга, в конце концов.

Я, хоть и держался по большей части одиночкой, жил, как мне казалось, весело и разнообразно. Заложенный с детства интерес к смерти стал приносить свои плоды – как минимум, я её не боялся. Я громко включал музыку в наушниках и гонял на велосипеде, нарочно не обращая внимания на автомобили, дорожные знаки и светофоры. Однажды меня даже сбила машина, но дело было на узкой дворовой улочке, скорости были никакие, и я ограничился досадными ушибами. Водитель попытался задобрить меня, всучить мне деньги и увезти в травмпункт, но я спокойно поправил цепь и поехал дальше – что ещё этот человек мог сделать для меня лучшее, чем сбить?

Ночью я ходил по тем районам города, что считались опасными, вёл себя вызывающе, переходил дорогу на красный. Опробовал все виды экстремального спорта, впечатлял окружающих рискованными кульбитами и прогулками по самому краю. Время от времени оказываясь на пьянках, я по примеру киногероя утверждал, что водка меня «не берёт» и требовал налить чего-нибудь парфюмерного.

Наблюдая за людьми, я потихоньку выяснил, что их устремления не так уж далеко ушли от птичьих. Просыпаясь утром, они без всяких раздумий двигались на многочасовые поиски еды, а освободившись от этой необходимости, просто бездумно растрачивали излишки. Люди стали производить на меня впечатление сытых и скучных животных, которые благодаря некоторым физическим особенностям размножились так, что им больше не грозила никакая угроза исчезновения.

Я собрался было идти в орнитологи, но подкачала химия, и в последний момент руки опустились. Наплевав на родительские горькие подвывания, я отправился в армию. Коль скоро все основные способы умереть перепробованы, стоит обратиться к самому мужественному, подкреплённому богатой традицией.

Однако никаких военных действий поблизости не шло, а несчастные случаи происходили какие-то мелкие да били мимо цели. Банду кавказцев, которая собралась меня бить за оскорбительное замечание, остановили офицеры. Склад неподалёку от моей казармы загорелся ночью, и я даже не узнал об этом, пока не загудела сирена пожарной машины.

Год в армии помог мне осознать важную вещь: моё прежнее суждение было неверным – люди не так же нелепы, как птицы, а ещё больше. Каждый день много часов уходило на действия, которые никому никакой еды не приносили. Нужно было бегать, прыгать, ползти, стоять, таскать одни и те же предметы из одного места в другое и обратно, обмениваться символическими репликами и жестами, не несущими и оттенка осмысленности. Один из немногих разов, когда мне-солдату удалось подняться на уровень чуть выше – а именно, на тот самый птичий уровень добычи еды – это когда мы с сослуживцем копали червей для рыбалки. Рыбачить любил какой-то высокий генеральский начальник, и руководство нашей части решило сделать ему приятное – позволить ему поймать несколько рыбин в близлежащей реке.