Алексей Смирнов - Резиновая чума

Балансиров, как уже было сказано, нащупал за дверью Петра Клутыча, и тот замер, едва переступив порог. Почему-то он оробел, снял паричок и мял его в руках, будто кепку.

– Славно, – похвалил Протокопов. – Садитесь, милый!

Он взял Петра Клутыча под руку, подвел к телевизору и усадил в кресло, смиренно вздохнувшее.

– Вы дурак, – сказал доктор, глядя пациенту в глаза. – Вам это известно?

Петр Клутыч непонимающе кивнул. Ему не дали возможности возмутиться, потому что доктор сразу загипнотизировал его уверенным и доброжелательным взглядом. Негоже перечить родному отцу.

– Ничего вам не известно, – сам себе возразил Протокопов. – Полотенце постелите на колени. Вы знаете, что это такое? – он указал на телевизор. И, не дожидаясь ответа, растолковал: – Это двадцать пятый кадр. Вы будете смотреть передачу и медленно проникаться мыслью о вашей неизлечимой глупости. Вам повезло. Дурак не видит себя со стороны. Но мы вам посодействуем.

– Зачем? – вырвалось у Петра Клутыча.

– Ради вашей безопасности. Это уж вам ответственный товарищ объяснит, – Протокопов кивнул на Балансирова, который тоже кивнул – в общем, все они втянулись в кивание, в том числе – молодой ассистент, который кивал двум видеокассетам, не зная, какая лучше.

– И подкуем, – добавил Балансиров. – В отношении гражданской позиции.

– Совершенно верно, – доктор дернул себя за маленький, усохший нос. – Модернизируем архетип. Вы меня не слушайте, это вам ни к чему. Кого бы тебе подселить в башку? – он перестал обращаться к Петру Клутычу и рассуждал сам с собой.

– Вот эти два, по-моему, сгодятся, – напомнил о себе ассистент.

– Дайте-ка взглянуть. Хороший выбор. Похвально. Только лазерное шоу при дворе Анны Иоанновны не пойдет. Это будет слишком поверхностный образ, на грани прорыва в сознание. Надо копать глубже! Вот второй мне нравится больше, корневая картина. Илья Муромец с ядерным щитом. На свинцовой кобыле. Такого надолго хватит, как вы считаете? – Протокопов обернулся к Балансирову.

Капитан уважительно выставил палец.

– Так я и думал, – вздохнул Протокопов. – Надевай, дружок, наушники. И очечки надвинь, чтобы по сторонам не глазеть.

Петру Клутычу стало не по себе.

– А уколов не будет? – пролепетал он, надеясь шуткой увериться в общей доброжелательности.

– Будет, – доктор махнул ассистенту, который уже растягивал жгут, будто удавку.

– Какая же это диспансеризация, – сообразил, наконец, Петр Клутыч.

– Никакая, – согласился тот и с неожиданной силой придержал его за плечи.

– Кулачком поработайте, – велел ассистент.

Петр Клутыч сжал кулак и попробовал замахнуться.

– Да не так, что вы делаете! Сжимайте и разжимайте. Любите подраться?

– Не люблю, – обреченно сказал Петр Клутыч.

– Напрасно, – пожурил его Балансиров, следя за иголкой, которая торкалась в пупырчатую кожу. – Драться придется. Вас ожидают жестокие бои.

– Почему? – успел спросить пленник прежде, чем его небогатые мысли свелись в подобие тонкого лучика, который быстро забегал по мерцавшему экрану, сканируя бессмысленный «снег».

– За право остаться собой, – Балансиров бросил это на ходу, направляясь к чайнику. Клиент пошел в работу. Балансиров налил себе кипятку, добавил заварки, высыпал в кружку с нарисованным зайчиком три ложки сахара с горкой.

Протокопов подсел к нему и взял печенье. Усмехнулся:

– Как настоящие доктора. Сейчас начнут ломиться, стучать, мешать, – он кивнул на дверь. Сразу и застучали; ассистент выглянул в коридор и сердито закричал на кого-то.

– Дурачки подтягиваются, – Протокопов ревматически вздохнул.

Из кресла захрипел невидимый от чайного столика Петр Клутыч.

– Илья Муромец пошел, – предположил Балансиров и отхлебнул от сладкого зайчика.

– Пока еще не пошел. Это его личное «я» откололось. И знакомится со скорбным положением дел.

– Не помрет? – на всякий случай спросил капитан.

– Да господь с вами, – Протокопов тоже налил себе чаю, отхлебнул. – Во всяком случае, не сейчас. Будет жить, если не повесится со стыда.

А Петр Клутыч смотрел передачу и впитывал информацию, от которой у него перехватывало дыхание. Сначала ему показалось, что кто-то содрал его лицо, как будто это был паричок: совершенно не больно; лицо снялось и скомкалось, словно зеленоватая маска из толстой резины. Потом невидимый распорядитель подсунул пальцы под затылочный бугор, неощутимо подвел их к орбитам и мягко вытолкнул глаза. Петр Клутыч вылетел из тела, как из демисезонного пальто, и раздвоился. Одна часть страдала, другая бесстрастно следила. Этой другой части было глубоко наплевать на все на свете и на себя – в первую очередь. Ей ничто не угрожало. Телекартинки сменяли друг друга: с одной стороны, это было похоже на стремительный калейдоскоп; с другой, если принять во внимание эффект, который мельтешение оказывало на пассивную и страдательную часть Петра Клутыча, процедура напоминала пулеметный обстрел. Скорость не позволяла запомнить увиденное, и все нарастала, пока абстрактные рисунки не слились и не сделались вспышками. Петр Клутыч не умел объяснить, как такое возможно, но с каждым всполохом его следящая составляющая кивала и равнодушно соглашалась, находя убедительными доказательства глупости Петра Клутыча, которые множились, множились и затопляли изнемогающую душу. Он не понимал, какая из двух частей – душа. Логично было решить, что душа – это наблюдатель. Однако Петр Клутыч не мог поверить, что его душе, феномену мятущемуся и животрепещущему, до фонаря та безжалостная истина, которая разворачивалась по мере мучений и просвещения рассудочной половины.

В полусне он отмечал странные события, происходившие не на экране, а в разных других местах – например, на коленях, куда вдруг впрыгнул маленький узкий цилиндр, похожий на карандаш, и тут же пропал.

Цветное мельтешение достигла пика.

«Дурак! Дурак! Дурак!» – взрывалось в мозгу Петра Клутыча.

И мозг отвечал печальным пониманием.

Но вскоре откуда-то всунулась лошадиная морда, и стало полегче.

Очень обидно.

До слез.

Ужасная, жестокая правда. От которой не скроешься, даже если прибавится мозгов. Все равно припечатали: дурак! Ты родился дураком, гражданин хороший. Ты заблуждался, глядя по сторонам и читая чужие мысли. Ты читал их неправильно.

Над тобой потешались, тобою брезговали. Тебе не давали покоя: пинали, унижали, увольняли. У тебя нет братьев по разуму, потому что у тебя нет разума. Когда ты остался один, тебя не оставили в покое, захотели украсть и отправить в ад. Эти страшные планы вынашивали чужие. Потом ты попал к своим. Тебя, доверчивого, заманили к врачу и там надругались.