Алексей Смирнов - Идет зеленый шум (сборник)

– А что, Дмитрий Нилыч (вот! уже и развязность проступает!), вы, небось, тоже стихами увлекаетесь?

– Как же не увлекаться? – Старика вопрос не удивил. Он порылся в книжном завале, вынул томик, раскрыл и прочел: – «Пробирается медведь сквозь лесной валежник, стали птицы громче петь и расцвел подснежник!» Просто, бесхитростно, а пробирает до костей! Вы, кстати сказать, не за подснежниками пожаловали?

– Что? – растерялся Клятов.

Неокесарийский усмехнулся и махнул рукой:

– Не слушайте, это стариковское. Нас тут собралось двенадцать месяцев, вот и забываешь порой, где быль, а где сказка. Вы сами увидите и, смею допустить, удивитесь.

Александр Терентьевич раскрыл было рот для нового вопроса, но тут со двора донесся бодрый автомобильный гудок. Неокесарийский заковылял к окну, выглянул и сообщил:

– Похоже, по вашу душу – Андреев с какими-то вещами. Не с вашими ли?

Клятов, будучи связан по рукам и ногам отлучкой Андреева, не знал, чему он больше обрадовался – вещам ли, свободе ли.

– С моими! – он поспешил к выходу. – Я извиняюсь…

– Что вы, что вы! – старик возмутился. – Не смею задерживать. Увидимся вечером, за ужином. Полагаю, в вашу честь будет устроен маленький фуршет.

Неокесарийский произнес это с мелким нечаянным смешком – довольно гнусным, но Клятов не придал этому значения. Он вышел в коридор и увидел, как Андреев, пригласив в помощники шофера маленького грузовика, заносит в помещение многострадальное бюро – многострадальное в одном воображении Александра Терентьевича. Предмет был цел и невредим, и в той же мере сохранились все прочие вещи.

– Я ваш должник по гроб жизни, – промямлил Клятов, бестолково перемещаясь в пространстве и создавая самозваным грузчикам очевидные неудобства.

– Забудьте, – отозвался Андреев, отдуваясь. – Между прочим, ваше прежнее жилище занял очень неприятный тип. Вот кто будет должник…

– Что он вам сделал? – спросил Александр Терентьевич испуганно. – Это Пендаль. С ним опасно связываться.

– Не хватало, чтобы он что-то сделал, – хмыкнул Андреев. – Просто выполз на тротуар, вел себя вызывающе… Черт с ним, это не ваша забота. Держите сдачу, – и он сунул в руки комок пятидесятирублевок. – Я поменял, вы не в претензии? Курс вполне приличный.

Слов у Клятова не нашлось. Внимание, которое ему оказывалось, было поистине сверхъестественным.

– Сколько я вам должен? – спросил он с излишней суровостью, боясь расчувствоваться совсем.

– Я посамовольничал, – признался Андреев виновато. – Взял без спроса, но немного, в разумных пределах. Ничего?

– Все нормально, – сказал Александр Терентьевич устало. Действие стакана неуклонно сходило на нет, и он остро нуждался в небольшом путешествии. Да и впечатлений было слишком много, он давно уже отвык от столь насыщенной жизни. – Я тут отлучусь на полчасика…

– Идите, – кивнул Андреев серьезно. – Только – очень вас прошу – не перестарайтесь. Вечером отметим ваше новоселье как следует – так не дай Бог, проспите все на свете.

7

Александр Терентьевич вел себя примерно и не перестарался. Он даже недобрал – трудно понять, что явилось тому причиной. Скорее всего, сказалось общее переутомление, в силу которого новоселу стало до лампочки решительно все, даже самая основа его существования. Рассеянный и невнимательный к голосу нутра, он ограничился парой стаканов, беспечно рассчитывая на заботливое провидение, которое с некоторых пор взяло над ним шефство. Тут, конечно, была учтена перспектива ужина, да и щедрый Андреев, казалось, был из породы дойных коров, к которым всегда в случае чего можно припасть пересохшими губами. В общем, Клятов даже домой ничего не купил, а пошел, как есть, с умеренно гудящей головой и стопудовыми ногами. Он мало что соображал, и лишь матрац стоял перед глазами – Александр Терентьевич напрочь забыл, что к нему вернулся безропотный, на все согласный диван. Лишь на секунду прояснилось его сознание – при виде набухающих майских почек. Клятов припомнил, что с ними было связано какое-то малоприятное переживание, какой-то страх. «Ничего, – проворковал он самому себе утешительные слова. – Теперь после дождичка дело пойдет». И выкинул почки с деревьями и маем из головы.

А потом пришли кошки, и это была расплата за неосмотрительность.

Это может показаться удивительным, но в поисках корней алкогольного психоза Клятов до сих пор не удостоился полноценного бреда, настоящей белой горячки. Были тревоги, были фобии, были навязчивые мысли, но живой, всепоглощающий опыт не приходил. Так случилось и с кошками: Александр Терентьевич добрался до своей конуры, рухнул на полюбившийся матрац и попытался заснуть. Здесь-то недобор и нанес свой коварный удар: сон обернулся полусном, в котором происходили разные мерзкие события. Вообще, Александр Терентьевич давно дошел до состояния, в котором всякая наука пускается побоку и остается лишь одно стремление – лишиться сознания, поскольку все, что сознается, вызывает тошноту и желание наложить на себя руки. Как раз сознания он не лишился: лежал, беспомощный, ничком и смотрел, как на пороге появляются две кошки мышиной окраски – тощие, голодные, короткошерстные, с поднятыми хвостами и с неизвестными намерениями. Клятов точно знал, что дверь за собой он затворил; сейчас она была приоткрыта, и в широкую щель виднелся залитый желтым светом пустынный коридор. Александр Терентьевич никак не мог уразуметь, грезит ли он, или все происходит наяву. В любом случае, он никак не мог повлиять на происходящее. Секундой (или часом) позже он отметил, что кошки куда-то делись, зато в комнату заглядывают два врача – в хирургических халатах с тесемками на спинах, в колпаках, при очках и с чемоданчиком. «Кто же их вызвал? – в ужасе подумал Клятов. – Неужели соседи? Все может быть, все может быть…» Врачи исчезли, но ясно было, что они где-то здесь, в квартире – наверно, собирают информацию об Александре Терентьевиче. «Надо запереть дверь и никого не впускать», – мелькнула мысль, такая простая и спасительная, что Клятов не стал делать этого элементарного дела. Ему хватало знания о самой возможности спасения. И он, наконец, отключился, а когда настало время вползать обратно в жизнь, почувствовал себя так плохо, как не было давно, как не было даже утром, когда Пендаль будил его ботинком.

Часов у Александра Терентьевича не водилось, и он понятия не имел, сколько времени. За окном было пасмурно, но светло – стало быть, еще не ночь. Еще день на дворе, а значит, надо жить и бодрствовать, а это ужасно. Клятов обратил взор к двери и увидел, что она плотно закрыта. И тут же услышал, как в нее стучат – деликатно и предупредительно. Донеслось чье-то снисходительное суждение: