Светлана Бестужева-Лада - Государыня-правительница

Все остальные в этой семье были брюнетами с темными глазами. Белокурая с рыжим оттенком, голубоглазая и белолицая Лизанька выделялась еще и ровным, веселым характером: она почти никогда не плакала и улыбалась каждому, кто подходил к ней. Вот уж характером она точно пошла в мать, за что та ее выделяла.

Екатерина опять вздохнула: дочек-то она после их рождения почти не видела: вечно с государем в поездках, да походах. Аннушка и Лизонька детство и юность провели в подмосковных селах Преображенском и Измайловском, под надзором иностранок-наставниц. Лизонька чуть ли не с младенчества привлекала внимание своей красотой и изяществом. А теперь вот – невеста короля французского, вот-вот уедет на новую родину. Только бы была счастлива…

– И что же тебе жених прислал? – улыбнулась дочери Екатерина.

Та протянула небольшой медальон, осыпанный бриллиантами. Под крышкой был миниатюрный портрет белокурого мальчика с большими голубыми глазами. Ангелочек!

– Хорош король, прямо сахарный…

Елизавета капризно оттопырила губку:

– Уж вы скажете, маменька… Сахарный!

– А какой же еще?

– Прекрасный! – не задумываясь, выпалила Елизавета. – А «сахарный», да «сладкий»… так только дворовые девки говорят.

– Да успокойся ты! Пущай прекрасный. По мне – так хоть какой, лишь бы тебя не обижал. Платья-то из приданого, чай, все уже перемерила?

– Мадам Датур говорит, что много платьев не надобно, во Франции мне другие пошьют, по новейшей моде.

Мадам Датур, точнее виконтесса Датур-Дануа, была вместе с итальянской графиней Марианной Маньяни наставницей Анны и Елизаветы в языках, танцах и хороших манерах. Немецкому же языку, столь любезному обоим их родителям, принцесс обучал «мастер немецкого языка» Глик. Так что в весьма еще нежном возрасте и Анна, и Елизавета, свободно говорили на четырех языках, считая природный русский.

Елизавета, правда, писать и читать откровенно не любила, заманить ее в «классы» можно было, только посулив обновку или лакомство. Зато танцевать могла – с утра до ночи, а уж насчет деликатных манер и вовсе преуспела: часами перед зеркалом вертелась, реверансы, да жесты куртуазные разучивая. И наряжаться страсть как любила, даже отец ей порой выговаривал:

– Ты бы с Аннушки пример брала, да книжку какую почитала, а то как ни хватишься тебя – все с модистками, да портнихами.

Лизонька же в ответ только хохотала:

– Папенька, Аннушка у нас умница, а я – красавица! Отдадите меня за королевича какого-нибудь заморского, чай, с ним не книжки читать будем…

И тут же карабкалась к отцу на колени, терлась розовой щечкой о камзол, гладила ручонками по лицу. Действительно, зачем такой лапочке книжки?

– Ты вот что, Лизонька… Сядь рядышком, мне тебе кое-что сказать нужно.

Елизавета откровенно зевнула. Зевала она, как котенок, открывая розовое нёбо и мелкие жемчужные зубки. И тут же ойкнула, получив от маменьки увесистый подзатыльник.

– За что?

– А чтоб мух не ловила, а слушала прилежно. Хоть за короля выходишь, хоть за пастуха – все едино: из девок бабой станешь. А это нелегко. Бабья-то доля тяжелехонька…

– Ой, не пужайте меня, маменька!

– Я тебя не пужаю, а уму-разуму учу. Чтобы муж твой к тебе на всю жизнь прилепился и на других женщин даже смотреть не хотел. Ты вот что сделай, когда вас вдвоем в спальне с Людовиком оставят…

Дальнейшее Екатерина шептала дочери на ухо, а та то краснела, то бледнела, но слушала, затаив дыхание.

– А сильно будет больно, маменька?

– Не знаю, дочка. У всех по-разному. Я так и не заметила ничего, до того воспламенилась…

– И папенька… воспламенился?

Екатерина замолчала, словно налетела на невидимую преграду. Меньше всего ей хотелось рассказывать дочери о своей бурной юности. А что сказать?

– Я твоего папеньку как увидела – так и обмерла, – нашлась она наконец. – Тогда-то я в доме светлейшего князя Меньшикова жила, экономкой. Злые языки про нас всяко трепали, только Александр Данилович ко мне как к сестре родной относился. От полона спас, из грубых рук солдатских вырвал. А потом приехал к нему царь Пётр Алексеевич… И пропала я, доченька, совсем пропала – так полюбила батюшку твоего.

– А он?

– И он меня полюбил… Я с того вечера всюду за ним – как нитка за иголкой. Только сначала он меня к своей сестрице любимой, тетушке твоей Наталье Алексеевне отвез. Сказал ей: «Вот, Натальюшка, девица Марта, графиня Скавронская. Из Лифляндии она, потому по-русски не знает. Но ты ее научи, да в веру истинную приведи, потому как полюбилась она мне».

Елизавета слушала с полуоткрытым ртом, даже дышать боялась. Впервые слышала она историю знакомства своих родителей не от придворных сплетников, а от самой матери.

– Вот и стала я русскому языку учиться, да манерам, при дворе принятым. А потом крестили меня Екатериной и отчество дали – Алексеевна. По отцу моему крестному, сыночку государеву, ныне покойному… Все это время мне государь письма писал, да такие нежные, а я ем отвечала, как могла. А потом стала я вместе с государем в походы ездить, да в разные страны, стала ему женой венчанной…

– Маменька, а отчего Александра Данилыча батюшка в ссылку отправил?

Лицо Екатерины омрачилось. Этого поступка она Петру никак не могла простить, хотя понимала, что отделался светлейший легчайше. Дочка его старшая вышла за графа Сапегу, сын взял в жены княжну Долгорукову. А вот самого с супругой да младшей дочерью отправили… ох, хорошо хоть не в Сибирь! – в его самарскую вотчину, село Новопречистенское, которое Александр Данилыч почему-то особенно любил. Да и полторы тысячи душ в собственности, легко сказать!

Для всякого другого – богатство, для Меньшикова – бедность. Но уж слишком заворовался сердечный друг, никак невозможно было его простить. Пётр в гневе чуть было не повесил – Екатерина в ногах валялась, умоляла смилостивиться.

Над ним смиловался, а над ней? Пётр свет Алексеевич написал завещание, в которой ее наследницей престола назначал, даже короновать собрался. Как они радовались тогда с Александром Данилычем, какие планы строили! А без него ее российская знать мигом от престола отшибет, ни на какое завещание не посмотрит. Да и не коронована она еще, а как некоронованной на престол садиться? Опять же – Петрушка, внучок супруга ее, самый что ни на есть законный наследник… Думали позже обвенчать его с Машкой Меньшиковой и управлять ими обоими. Ан нет: попала государю вожжа под хвост, все перетасовал, все планы порушил.

– Вы что загрустили, маменька? – нарушил ее невеселые мысли голосок Елизаветы.

– С тобой расставаться жалко, – нашлась с ответом Екатерина. – Дитё ведь еще, а уедешь в эту самую Францию, кто там за тобой приглядит?