Алексей Смирнов - Броуновское движение

© Алексей Константинович Смирнов, 2015

© Владимир Камаев, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Собранные здесь пустяки являются ничем иным, как заплатками на рваной ленте памяти, изрядно побитой всякими вирусами. Я плохо в них разбираюсь, но слышал, что существуют, в частности, червячки, которые стригут себе важную и неважную информацию – то бишь «точат» (хороший глагол, относящийся к приему пищи). Собственно говоря, никакой изначальной цели во всех этих мелочных глупостях не было: пишется, ну и пишется – тем более, что я старательно заносил их в свой сетевой журнал: о чем же в нем писать, как не о собственной жизни? Однако недавно случилось нечто показательное, благодаря чему я смог, наконец, сформулировать оправдательную причину, по которой я все это записал. Году в 1980, близ Питера, в километре-другом от станции Васкелово, где мы вот уже более четверти века проводим лето, произошло крушение грузового поезда. Это было, по словам очевидцев, впечатляющее зрелище: цистерны с какой-то отравой, горящие под откосом; искореженный мост, нагромождения платформ и прочие запоминающиеся вещи. И вот оказалось – дело невероятное – что я совершенно не помню этого события. Я не мог не быть ему свидетелем; в те годы не было лета, которое я провел бы в каком-то другом месте, и уж такая картина из нашего размеренного, скучного, в общем-то, дачного быта наверняка должна была врезаться мне в память, подобно несчастному составу – ан нет. Это поселило во мне тревогу, и я быстро сообразил, что «червяк» работает вовсю. Мне захотелось выдрать уцелевшие куски из его мерзкого круглого рта, и вот почему я начал записывать всякую чушь.

Хорошо вокруг! Все зеленое, цветы, пахнет естественными ароматизаторами. Но расслабляться опасно, надо держать ухо востро.

Дело было в 1983 году, я учился на 2-м курсе. Пошли мы с приятелем на дискотеку, познакомились там с девушкой. Ей тоже хотелось медицины, только она была курсом старше. Ну, и замечательно!

Договорились на выходных съездить в Павловск, что ли. Или в Пушкин.

И съездили.

Эта девушка оказалась со странностями. Она очень любила растительную жизнь. Нет, я понимаю – это всегда замечательно, когда девушка радуется весне, плетет веночек, нюхает сирень, восторгается зябликом-птичкой. Для такой девушки хочется распустить алые паруса, поставить Бони М, налить шампанского, спеть под окном. Но эта была с полным ботаническим приветом. Она не пропустила НИ ОДНОГО деревца, НИ ОДНОГО кустика. Она срывалась с места и мчалась, как угорелая, к новорожденному подорожнику. Она зависала над клевером, трепетала при виде какой-то плесени, томилась над шишкой и радостно смеялась возле каждой березы. Нашей с приятелем романтики хватило минут на сорок, потом мы поняли, что влипли. Ее восторги далеко превосходили традиционные походно-полевые прыжки юной, невинной натуры. В общем, мы скисли. Так продолжалось часа четыре. Наконец, мы расстались, твердо решив про себя, что больше не встретимся. Но я ошибся.

1 июня, когда я пересекал пустынный медицинский двор, меня окликнули. Это была она, вся такая радостная.

– Поздравляю! – крикнула она.

– С чем это? – подозрительно осведомился я.

– С первым днем лета!

И предложила погулять. Я решил дать ей последний шанс, вяло согласился и тут же спросил, куда мы пойдем.

– В Ботанический Сад! – сказала она.

И вот в саду-то я и получил по полной программе, но только не то, про что можно подумать.

Больше всего я люблю во Льве Толстом его нелюбовь к опере. Он еще мало про это написал, надо было больше. Однажды моя жена известила меня о близком бедствии: наши друзья вот-вот могли достать билеты на оперу «Лоэнгрин», всё это уже было спланировано и решено, и специально оговорено; билеты получались какие-то кошмарно дефицитные, и друзья прилагали серьезные усилия к тому, чтобы их заполучить. Я сразу, выражаясь очень резко, всех поставил в известность о том, что мое участие в надвигающемся мероприятии полностью исключено. Чтобы они на меня не рассчитывали. Не трудились. Что меня не заманишь туда калачом. Моё пожелание учли, мне билета не взяли. Однако за три часа до выхода из дома у жены разыгралась мигрень. Она улеглась и сказала, что я обязан-таки пойти, потому что иначе погибнет с трудом приобретенный билет. Начнутся обиды. И все это – с резкостью выражений, намного превосходившей мою собственную. В общем, я туда отправился. При галстуке, выуженном откуда-то из-под древних ботинок, в которых я опрометчиво отплясывал свою свадьбу.

В фойе мы купили программку, и я прочитал либретто. По прочтении строк: «В ладье, влекомой белой лебедью, выплывает Лоэнгрин» мне стало ясно, что без коньяка я сорву спектакль. Опрокинул граммов сто пятьдесят. И в ложе очень развеселился, к большому неудовольствию окружающих. В ладье, влекомой лебедью, приплыл сущий свин, откормленный сорокалетний поросенок, до голосовых данных которого мне не было никакого дела. А потом вышли какие-то воины с длинными копьями, разбрелись по сцене, и один встал прямо под нами. Я до сих пор не знаю, как я не выдернул у него копье, потому что до него было рукой подать. Я уже потянулся, но меня придержали. Но в антракте я, пригорюнившись, заглянул в опустевшую оркестровую яму и увидел там большую металлическую тарелку, по которой бьют в судьбоносных сценах. На ней было выцарапано слово из трех букв, и мне сразу полегчало. Я сразу понял, что все это понарошку – театр, одним словом.

Не каждому повезет ловить карпов в Версальском пруду, а мне когда-то повезло.

Нас с женой и приятелем приютила одна добропорядочная семья: он, она, трое детей. Низкий им поклон, но французское гостеприимство несколько отличалось от привычного русского. Короче говоря, нам отчаянно хотелось жрать, погрубее и побольше, а денег было в обрез, так что даже Эйфелева башня запомнилась не чем-нибудь, а тем, что мы сидели под нею и трескали «Завтрак туриста». Наконец, пригревшее нас семейство решило устроить пикник. Мы возликовали. Приехали в Версаль, погуляли по парку, расстелили скатерочку. Наши благодетели достали салатницу с чем-то красным, мясного вида, и я был уверен, что это какой-нибудь особенный фарш, но скоро выяснилось, что это помидоры с чесноком, пропущенные сквозь мясорубку. И мы окончательно разочаровались в жизни. А потом заметили карпов.

Их была пропасть, прорва; вода прямо кишела ими, стоило бросить булку или вообще что-нибудь показать. Здоровенные, матерые звери лет по триста каждый. Ну, и наш человек всегда найдет винт, подходящий к гайке. Вместо винта мы подобрали пустую пивную банку, отодрали колечко, раскорячили, присобачили к веревочке. Этот гад, который клюнул, мигом сожрал колечко; мы начали искать новое. Глава семьи, до конца не веривший, что советские варвары не шутят и собираются нанести некий ущерб, поначалу с тревожной благожелательностью нам подмигивал. Но когда увидел, что мы тащим карпа, запаниковал. Пикник свернули быстро, эхе-хе.