Светлана Бестужева-Лада - Жизнь после смерти

Да, еще Арендт привез записку от императора, в которой говорилось:

«Если бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки».

Он знал: императору можно верить. Сколько бы ни ходило в свете пакостных слухов о якобы существующей связи между Николаем Романовым и Натальей Пушкиной, он знал подлинную цену этих слухов. И какого же дурака он свалял, когда позволил великосветским бездельникам и завистникам втянуть его в эту авантюру с дуэлью! А все бешеная ревность, унаследованная от покойной маменьки, урожденной Ганнибал. Арабская, горячая кровь и в четвертом поколении давала о себе знать.

Ревность… Он горько усмехнулся: вместе с сознанием к нему с удивительной ясностью пришло понимание того, что он получил лишь то, чего заслуживал. За сколькими замужними дамами он волочился, скольких на самом деле обесчестил, причем сплошь и рядом бахвалился своими победами и в разговорах с приятелями, и в письмах к друзьям. Если бы все оскорбленные им мужья вызывали его на дуэль…

И ведь он прекрасно знал, что его жена – невинна, что она лишь принимала дозволенные светскими приличиями знаки поклонения ее удивительной красоте. И сам-то женился именно на красавице, хотя по уму должен был бы искать невесту с приданным, а не с красотой. Неужели не понимал, что места себе не будет находить от ревности? И вот теперь всему конец.

В глазах окончательно прояснилось, он увидел знакомый кабинет, ряды любимых книг и кресло рядом с диваном. В кресле кто-то сидел, но он еще не мог разглядеть, кто именно. Мужчина? Женщина? Да, женщина. Александрина, старшая сестра его жены. Влюбленная в него свояченица. А где же Наташа?

– Что Натали? – прошептал он едва шевеля губами. – Как она?

Александрина вздрогнула, побледнела и наклонилась к нему.

– Вы опять страдаете, Александр? Сейчас я позову доктора…

– Что Натали? – повторил он уже чуть громче.

– Недавно заснула.

Александрина встала с кресла и направилась к двери, шелестя шелком темного платья.

– Не уходите, – попросил он. – Не нужно никого звать.

Но она уже скрылась за дверью.

Значит, жена все-таки заснула. Бедняжка, как она мучилась из-за него все это время, как билась в рыданиях, обвиняя во всем себя и в то же время клянясь в своей невинности. Сейчас он нашел бы достойные слова для ответа, но тогда невыносимая боль не давала ему сосредоточиться ни на чем другом.

Боль…

Он прислушался к себе: боли не было, остались лишь слабые ее отголоски. И жажда уже не мучила. Неужели Господь смилостивился? Неужели он все-таки будет жить и эта нелепая дуэль забудется, как страшный сон? Не может быть…

Вошел доктор Арендт, привычным жестом взял его за запястье – проверить пульс. Потом начал осмотр раны, и постепенно выражение озабоченности на его лице сменилось удивлением:

– Вы испытываете прежнюю боль, господин Пушкин? – осторожно осведомился врач.

Пушкин покачал головой. Нет, он не испытывал прежней боли. Но не значило ли это, что просто пришел конец всему? Он с минуту на минуту умрет, поэтому и нет никакой боли. И больше никогда не будет.

– Я умираю? – спокойно спросил он.

Арендт выпрямился и ответил:

– Напротив, господин Пушкин, у меня появилась надежда. Воспаление в ране начинает проходить. Но это невозможно!

– Почему?

– Да потому, что ваша рана была смертельной, уж я-то насмотрелся на своем веку на всяких пациентов. Чудо, что вы пережили сегодняшний день. Если ночь пройдет спокойно, то…

– То – что?

– То я употреблю все свои знания для того, чтобы вы поправились.

Надежда. Сначала робкая, а потом все более яркая надежда начала зарождаться в груди Пушкина. Он хотел приподняться, но сил не было даже просто шевельнуть рукой.

– Сейчас я дам вам лекарство, – продолжил доктор. – Вам нужно заснуть. Силы восстанавливаются во время сна, это всем известно.

Пушкин слабо улыбнулся. Да, ему нужно просто выспаться. Несколько суток перед этой нелепой дуэлью он практически не спал, потом испытывал слишком сильные страдания, чтобы забыться целительным сном. Теперь он заснет, как заснула Наташа. Наверное, она своим чутким сердцем поняла, что опасность миновала. Господи, сколько же горя он ей принес! И ей, и всем своим друзьям…

– Они там? – спросил он у Арендта.

Доктор не сразу понял вопрос, но потом лицо его прояснилось и он кивнул:

– Дом полон народа, господин Пушкин. Все ваши друзья, ваши близкие… И толпа у крыльца…

Толпа у крыльца? Пушкин изумился совершенно неподдельно. Понятно, что друзья волнуются о его здоровье, сочувствуют Натали, но толпа…? Доктор, наверное, что-то путает.

– Люди волнуются, – ответил на его невысказанный вопрос Арендт. – Прошел слух, что вы умираете. Они требуют покарать убийц.

– Убийц? – еще больше изумился Пушкин. – Я стрелялся с господином Дантесом… боже, какая глупость!.. была дуэль. Какие убийцы?

– Не думайте об этом, – мягко сказал Аренд, поднося к губам Пушкина рюмку с бесцветной жидкостью. – У вас еще будет время, масса времени. Только берегите силы.

Пушкин хотел было возразить, что он вполне в силах отличить вымысел от правды, что никаких убийц не было и быть не могло, что он… Но мягкая пелена незаметно опустилась на его лицо, глаза закрылись и он погрузился в очередной глубокий, но на сей раз куда более спокойный сон.

А доктор Аренд потребовал подать ему шубу и быстро вышел из дома, стараясь быть как можно незаметнее. Толпа возле дома Пушкина действительно собралась изрядная, то тут, то там раздавались призывы «бить проклятых французов» и прочие менее пристойные выкрики. К счастью, мало кто знал доктора Арендта в лицо и ему удалось довольно быстро сесть в санки.

– В Зимний, – приказал он кучеру.

В Зимнем дворце – он знал – император ожидал известий о состоянии Пушкина, и Арендт непременно должен был доложить государю о том, что, кажется, Господь сотворил чудо и поэт останется жить. Император будет доволен, его тревога за жизнь поэта была неподдельной. И еще больше беспокоило его положение молодой жены Пушкина, которая могла вот-вот остаться вдовой с четырьмя детьми на руках…

Красивых женщин император любил не меньше, чем все нормальные мужчины, а Наталья Николаевна пробуждала в нем еще и сентиментальные воспоминания о поре его жениховства, когда он был страстно влюблен в юную прусскую принцессу Шарлотту, такую же нежную, почти неземную красавицу.

Сейчас императрица, конечно, состарилась и поблекла, но для него она всегда оставалась обожаемой Шарлоттой, его маленькой птичкой, которую он тщательно оберегал от всех житейских бурь. Врачи запретили ей иметь еще детей, теперь их отношения были безгрешны, но он по-прежнему любил жену. А маленькие интрижки императора с придворными дамами, фрейлинами, да и с простыми жительницами Петербурга императрицу не волновали, она просто закрывала на них глаза, не желала ничего знать.